Осада - [3]

Отец с наслаждением курил сигару.

— Я уже спросил, Эгон. Сожалею, что вы не поняли моего вопроса. Мне кажется, что там, на фронте, вы слишком погрязли в мелких тактических проблемах и утратили способность к крупным обобщениям. Я боюсь этого. Я хочу, чтобы вы не уподоблялись тем нескольким кретинам, которые неустанно чего-то ищут в давным-давно прошедших сражениях и думают, что, найдя ключ к самооправданию, они тем самым выполнят свой долг перед будущими поколениями. А будущее поколение — это в некоторой степени и мы с вами, Эгон. Наше завтра — это вчера будущего поколения… — проговорил генерал, медленно потягивая напиток. — Меня интересует наше завтра… — сказал он и залпом опрокинул в рот остаток коньяка из рюмки.

«Завтра… — неприятно напрягся Эгон. — Какого черта он от меня хочет?» Он наморщил лоб и вновь наполнил рюмки.

Отцу в конце концов надоело молчание сына.

— Как вы, господин майор, представляете себе наш завтрашний день?

«Ах, так вот в чем весь вопрос?!» Только воспитанное с детства чувство уважения к отцу удержало Эгона от встречного вопроса: «Разве может быть такой вопрос для солдата?» «Он совсем выжил из ума». Эгон пожал плечами и ответил:

— Ждем применения нового чудо-оружия.

Отец что-то промычал, и Эгон не знал, понимать ли это как одобрение или, наоборот, как неудовольствие. Во всяком случае, он хотел понять, чего же хочет от него отец, и как можно скорее закончить этот глупый разговор.

Генерал вынул изо рта сигару и спросил!

— И это все?

Эгон развел руками. Отец опять промычал что-то непонятное. А Эгон заметил:

— Говорят, что оно находится в стадии испытаний. По крайней мере, об этом свидетельствует информация, полученная мной от немецких офицеров.

Генерал бросил на сына холодный, испытующий взгляд. На его лице не дрогнул ни один мускул. Эгон же подумал, что отец оценивает его, как мясник скотину, готова ли она к забою или же еще нет. Он чуть-чуть подвинулся в кресле и, чтобы нарушить молчание, сказал:

— Говорят, это чудо-оружие располагает исключительно большой разрушительной силой.

Отец снова взял сигару в рот. Пуская голубые облачка дыма, он молчал.

Смутившись, Эгон потянулся за рюмкой.

Генерал тоже поднял свою рюмку, но, не поднеся ее к губам, стал рассматривать напиток на свет и как бы между прочим заметил:

— Если я правильно понял, вы считаете, что чудо-оружие повлияет на судьбу войны.

Эгон выпрямился.

— Я ожидаю победу, отец!

Генерал сверкнул глазами на Эгона.

— Надеясь на чудо-оружие?

Эгон задумался.

— Да, надеясь на чудо-оружие, — сказал он твердо и, немного помолчав, добавил: — А еще на храбрость и стойкость солдат, которые проявляют чудеса героизма на фронте…

Генерал медленно смаковал напиток, затем поставил на стол рюмку и снова взял с пепельницы сигару и окутал себя густым облаком табачного дыма.

— Скажите, дорогой Эгон, вы когда-нибудь слышали о том, что решает исход войны? Судьбу не боя, а всей войны… Вы имеете хоть малейшее понятие об этом, хотя бы какое-нибудь представление?

Брови Эгона выгнулись в дугу, он попытался получше разглядеть лицо отца. Однако оно было скрыто за клубами дыма, будто он держал во рту не сигару, а целую дымовую шашку. Он хотел видеть выражение лица генерала и, улавливая насмешку в голосе отца, никак не мог понять, что же он такое сказал, что вызвало эту усмешку. «Как кошка с мышкой…» — снова стрелой пронзила Эгона обидная мысль. А изо рта отец выталкивал все новые и новые клубы дыма. Эгон ругнулся про себя и сжал ладони в кулаки.

— Судьбу войны решают солдаты, господин генерал-лейтенант, — выдавил он из себя в качестве аргумента.

Отец, наклонившись в сторону, высвободился из дымовой табачной завесы и облокотился на подлокотник кресла.

— Отлично! Если бы я услышал такой ответ от одного из твоих командиров отделений, дорогой Эгон, даю слово, я объявил бы ему благодарность…

— Что я мог сказать другое? — Эгон с удивлением уставился на генерала. — Я солдат. И считаю свой ответ достойным солдата. — И уже совсем не владея собой, сорвался: — Я не понимаю, что вы хотите мне сказать? Не могу понять, почему я стал объектом ваших нравоучений.

Отец снова что-то пробормотал и, пытаясь, очевидно, смягчить сказанное, проговорил:

— Вы уж извините… кажется, фронт не лучшее нервоуспокаивающее место… — Затем он тщательно стряхнул с сигары пепел и продолжал: — Исход войны, как известно, зависит от многих факторов, господин майор: прежде всего и главным образом от прочности тыла. Именно от этого фактора зависят количество и качество дивизий, моральный дух армии, организаторские способности ее командного состава и многое другое.

«Смотрите-ка, он даже и ухом не ведет… — подумал Эгон об отце, скрипнув зубами. Он чувствовал себя как щепок, которого незаслуженно наказали. — Генерал, несмотря на свое положение отставника, вещает вовсю, как полководец…» Эгон прямо-таки с трудом сдержался, чтобы не вскочить и не бросить отцу в лицо, что на фронте, в офицерских общежитиях — повсюду, где он мог и был хозяином, только не здесь, не в родительском доме, не с отцом, он чувствовал себя по-настоящему дома. Хорошо, он всегда был послушным, хорошим ребенком. Но теперь?! «С меня хватит…» — подумал он и сердито пробурчал: