Осада - [2]

Отец смотрел на него строгим, холодным взглядом, не пытаясь помочь ему в этот неприятный момент. Эгон покраснел.

«В конце концов, я дома…» — решил он и пододвинул к себе свободное кресло, но прежде, чем сесть, все же спросил:

— Разрешите, папа…

— Присаживайтесь, господин майор, — холодную отдаленность своих слов генерал смягчил великодушным жестом, показав на бутылку, и с улыбкой продолжал:

— Мне кажется, вы несколько моложе…

Эгон наморщил лоб, лучше бы уж отец не иронизировал. Он послушно наполнил рюмки. Это был великолепный французский коньяк пять звездочек.

Генерал манерно поднял рюмку и посмотрел ее на свет.

— Красивый цвет… В последнее время доставать его становится все труднее. Я припас несколько бутылок для особо торжественных случаев. — Качнув рюмкой в сторону сына, добавил: — За ваше возвращение домой, дорогой сын.

Эгон опрокинул всю рюмку в рот.

Отец же сделал всего несколько маленьких глотков, смакуя напиток, и лишь потом поставил рюмку на столик. Его взгляд стал опять строгим и холодным.

— Ну-с, господин майор?

— Я немного устал, отец. Фронт — все-таки не курорт… Потом личные неприятности… — Он глубоко вздохнул. — Я впутался в дело, затрагивающее офицерскую честь.

Отец молчал. Эгона оскорбляло равнодушие отца к делу.

«Надо скорее кончать…» — подумал он и нервно рассмеялся.

— Как видно из полученной записки, все обошлось для меня благополучно, хотя лучше бы мне получить ранение…

Тишина. Отец, словно статуя, даже не пошевелился.

— Дело в том, что я столкнулся с одним немецким офицером. Из-за дамы, а потом не смог доказать, что в этом не было никаких политических мотивов. На мое счастье, несколько позднее камерад пришел в себя и поддержал меня.

Немного помолчав, отец сказал:

— Я слышал об этом происшествии. По-твоему, это самое важное?!

«Словом, его интересуют фронтовые байки…» Эгон облегченно вздохнул, отец так просто, не вдаваясь в подробности, отнесся к этой истории. Он едва смог подавить презрительную улыбку. Сейчас отец выглядел этаким кафешантанным Конрадом; в такой роли Эгон его еще никогда не видел. «Старик дряхлеет: теперь ему больше всего хочется услышать о боевых подвигах сына». И Эгон решил доставить ему такое удовольствие, организовав вечер фронтовых воспоминаний. Откинувшись на спинку кресла, он начал рассказывать:

— Воюем, отец… Иногда мне очень хочется, чтобы моим командиром были вы. Особенно мне не хватало вас в Дебрецене. Вы знаете, что в районе Дебрецена мы вели упорные бои, и я попытался представить себе, как бы действовали на моем месте вы. Местность та вам хорошо известна, отец, передо мной…

Генерал продолжал неподвижно сидеть. «Он меня считает совершенным идиотом?» Не сводя с сына холодного взгляда, он прервал его, сказав леденящим душу голосом:

— Передо мной сидит мой сын, который (не знаю, из каких соображений) рассказывает мне об обыденных боевых эпизодах. Разрешите мне, по крайней мере, удивиться. Информацию о военном положении на фронте вообще я получаю от офицеров, но только не в ранге командира роты.

Эгон смущенно заморгал глазами. Его оскорбило то, что отец своим заявлением понизил его в должности, которая соответствовала должности командира батальона. Однако Эгон посчитал за лучшее не поправлять отца.

Генерал, слегка наклонившись вперед, подчеркивая каждое слово, продолжал:

— Я не о том вас спрашиваю, господин майор.

«Он ни о чем меня не спрашивал, черт бы побрал его ребусы», — подумал про себя Эгон.

— Я не понял вашего вопроса, — взяв себя в руки, тем не менее проговорил он и, справившись с некоторым замешательством, добавил: — Господин генерал-лейтенант.

Отец вздрогнул.

— Я думал, Эгон, что на фронте вы научитесь отличать существенное от несущественного. Ваши тактические проблемы с точки зрения исхода войны могли бы иметь более или менее важное значение три года назад. Сегодня же они утратили свою актуальность.

Эгон молча слушал. Сейчас он больше всего ненавидел нравоучения отца. «Говори, что хочешь, только давай закончим…» Он до мельчайших подробностей знал продолжение этих нравоучений и в глубине души страстно протестовал против них. «В конце концов, я не ребенок».

И в этот момент он вдруг понял, что именно это делает радостным его возвращение домой. Показать, что он уже чего-то достиг. Доказать отцу, не генералу, а именно отцу, что он уже вышел из детского возраста, когда с ним обращались как с послушной игрушкой клонившейся то в одну, то в другую сторону по воле и милости отца.

— Ну-с, господин майор?!

Эгону послышались нотки презрения в нетерпеливом вопросе отца, хотя он и знал, что отец не глумится над ним. Просто он хочет, чтобы сын сам уловил его затаенные мысли. Он хотел этого всегда. «Играет со мной, как кошка с мышкой…»

— Я жду вашего вопроса, папа… — Голос Эгона дрожал от нервного напряжения.

Генерал потянулся к коробке с сигарами.

— Попробуйте, Эгон.

— Спасибо. Если вы не возражаете, я возьму сигарету.

Генерал кивнул. После долгих разглядываний он наконец выбрал себе сигару, отрезал ее кончик. Эгон щелкнул зажигалкой и поднес огонек к сигаре отца, затем прикурил сам.

— Вы хотели что-то спросить? — сказал Эгон, выпуская изо рта дымок сигареты.