Оруэлл - [85]

Товарищи встретили намерение Блэра в штыки. Боб Эдвардс пытался убедить его, что он совершает серьезную ошибку, и даже назвал его «кровавым бумагомарателем», приехавшим в Испанию, чтобы собрать материал для новой книги. Это было несправедливо, ибо писатель Оруэлл был неотделим от младшего офицера Блэра. Первый стремился как можно более объективно описать войну, второй — как можно лучше воевать. Одно от другого оторвать было невозможно. Он объяснял друзьям, что много слышал не только о героизме и дисциплине в Интернациональных бригадах, но и о жестоких репрессиях, проводимых в основном советской агентурой. Всё это Блэр стремился проверить лично. Ни он, ни его товарищи, разумеется, не имели понятия о том, что Интернациональные бригады были буквально наводнены агентами НКВД, о чем стало известно лишь через многие годы^{372}.

На протяжении всего времени пребывания в Испании Оруэлл делал дневниковые записи. В письме Л. Муру Эйлин свидетельствовала, что Эрик «ведет довольно хороший дневник, и я очень надеюсь на книгу»^{373}. Эйлин помогала мужу, печатая его записи; дневниковая тетрадь была конфискована у нее, когда начались преследования ПОУМ. По слухам, дневник был передан советским агентам и хранился в архиве НКВД в Москве. П. Дэвисон, сравнительно недавно опубликовавший дневники Оруэлла отдельным изданием^{374} (ранее они частично включались в собрания сочинений), считает, что одна или две тетради испанского дневника находятся, по-видимому, в архиве ФСБ, вместе с досье писателя. В начале 2013 года мы запросили Центральный архив ФСБ России. Ответ, датированный 1 марта, гласит: «Личных дневников Джорджа Оруэлла на хранении не имеется».

В конце концов, отчасти в результате уговоров однополчан, отчасти в результате собственных размышлений Блэр отказался от перехода в Интернациональную бригаду, поняв, что это может поставить под сомнение его репутацию человека независимого. Отряды ПОУМ, хотя они также были связаны с определенной партийно-политической позицией, в его представлении были более самостоятельными — по крайней мере не находились в зависимости от такой мощной внешней силы, как СССР. Можно полагать, что одной из причин, по которым отношение Блэра к испанским коммунистам и Интернациональным бригадам, вначале сдержанное, стало откровенно враждебным, стал «Большой террор», развернувшийся в СССР в 1937 году в полную силу. Почти вся испанская республиканская печать, доступная в Барселоне и на фронте, скрывала факты «чисток» в Советском Союзе, а два судебных процесса в Москве над бывшими партийными вождями (в августе 1936 года и в начале 1937-го) представляла как успешную операцию по ликвидации троцкистско-фашистской «пятой колонны». Была, однако, газета «Баталья», разоблачавшая фальсификации процессов и характеризовавшая их как расправу Сталина с ленинской «старой гвардией». По мнению испанского историка Виктора Альбы (бывшего редактора «Батальи»), это был первый в мире печатный орган, представивший в истинном свете сущность московских процессов^{375}. Только из нее в Испании интернационалисты, в их числе и Блэр, могли узнать правду о происходящем в «стране победившего социализма».

Наконец, убедительным аргументом в пользу отказа от перевода в Интербригаду было преследование анархистов и поумовцев в Барселоне после майских событий. Интербригадовцы не принимали участия в этой расправе, но Блэру было ясно, кто контролировал отряды, занимавшиеся террором, и был главным инициатором возникновения «внутреннего фронта» в Каталонии: «Я не могу присоединиться ни к какому подразделению, контролируемому коммунистами».

Биограф М. Шелден передает чувства, которые владели Эриком Блэром в эти дни: «Он был готов умереть в борьбе против фашизма, но не в бессмысленной стычке между сторонниками различных левых течений. Он быстро осознал, что коммунистическая пуля может попасть в него раньше фашистской. Коммунисты искали способы укрепить свою власть в республике, и уличные столкновения дали им предлог для интенсификации кампании ненависти против ПОУМ»^{376}.

Отказавшись от идеи вступления в Интернациональную бригаду, Блэр не предполагал, что перемирие в Барселоне будет грубо нарушено Компартией, центральным и местным республиканскими правительствами, что начнется преследование анархистов и поумовцев, что их станут обзывать фашистами и троцкистами, призывать «сорвать с них маски», расправиться с ними и перебить. Когда один знакомый коммунист спросил, почему он до сих пор не ушел в Интернациональную бригаду, Эрик ответил с горькой иронией: «Ваши газеты говорят, что я фашист. Конечно, с политической точки зрения я буду под подозрением, разя пришел из ПОУМ»^{377}. Он с ужасом читал в британской коммунистической газете «Дейли уоркер», распространяемой в Испании, что в Барселоне, дескать, имел место заговор «троцкистов», которые, скооперировавшись с разведкой фашистских государств, готовили морской десант, и только бдительность славной компартии предотвратила захват города интервентами. Он поймал себя на том, что впервые встретился с таким наглым искажением истины. Этот случай твердо осел в его сознании, став одним из важных источников будущего романа о тоталитаризме