Орша - [14]

— С ним, есть о чем поговорить, — говорила тетка на презентации товара. — С Толиком весь разговор бля да нахуй, а этот мужик с образованием. А то, что бабы у него дохли, так это потому, что алкоголички попадались. Пили и дохли. И кстати, неправда, не все дохли — первая ушла в религиозную секту и до сих пор жива.

Соседка позитивно восприняла рекламную компанию и дала добро на следующий шаг: пойти к Вовке и Толику и узнать, не хотят ли они жениться. В качестве платы за услуги она отдала нам коллекцию модной одежды 60-80хх годов. Платья эти, как и сама соседка, безнадежно устарели, но будучи сшитыми из высококачественных советских тканей, имеют массу шансов на будущее — от перелицовки на авоськи до продажи в московском ретро-бутике.

* * *

У нас помимо кошки есть еще собака. Пес-пенсионер по кличке Босый, ну или просто Босс. Босый сидит на цепи и исполняет функции дверного колокольчика. У него достаточно однообразная жизнь, поэтому каждому встречному он рад до смерти — радостно лает, если не спит, и пытается облизать. С наступлением весны Босый переехал на крышу будки. Мы никак не могли понять, почему. Сперва думали, что из-за говнища, которое сам же Босс и произвел. Говнище за зиму намертво вмерзло в землю — не отколоть. И было его так много, что в радиусе цепи вокруг него образовался плотный коричнево-рыжий ковер. Как только ковер оттаял, мы с Ванькой его убрали, но Босс все равно жил на втором этаже. Будка скривилась на бок. Иногда во сне он, гремя цепью, скатывался с покосившейся крыши, конфузливо вилял хвостом и залезал обратно. Вчера Ванька понял в чем дело, и взял в руки гвоздодер. Ванька отодрал крышу, вынул из будки сгнивший солдатский ватник, постелил соломки и забил щели новыми досками. И все делал так, словно родился, уже умея гвозди заколачивать. Но я все равно лезла с советами, на которые Ванька снисходительно улыбался и говорил:

— Нет, это не так, Ынга.

* * *

Сегодня Иван вернулся с прогулки с разбитым в кровь лицом. Попал под качели, на которых катался другой мальчик. На верхней челюсти осталась половина зубов, нижнюю рассмотреть не удалось, там кровила сквозная дырка. А я не отвезла его в травму, потому что при слове «врач», «скорая» и «травмпункт», крестьянский сын орал, трясся и бегал кругами, как дрессированная лошадь. Я подумала, что травмпункт от нас никуда не убежит, свезем завтра, а сегодня главное его успокоить. Мы весь день делали вид, что ничуть не обеспокоены. А по-другому и нельзя было, — при любом проявлении волнения с нашей стороны, Иван начинал реветь и трястись. Мы промакивали ему разбитую губу перекисью и приговаривали всякий бред, типа «у-у-у-у-у, дорогой ты мой, и не такое бывает! А так что — губа заживет, зубы вырастут, благо до сих пор молочные». Успокоить почти удалось, он заснул. А сейчас у него поднялась температура. 37,5 — не ахти что и, скорее всего, последствия стресса, но теперь и мне хочется орать, трястись и бегать кругами.

* * *

Красота требует жертв. Утром она потребовала от Ивана капитуляции докторам, и он согласился пойти к врачу. Он страшно переживал, как поедет в город с таким лицом. Тщательно замаскировался: надвинул на глаза кепку, застегнул молнию на кофте до самого носа, а чтобы ворот не сползал, всю дорогу держал его пальцами. Из панциря торчали только глазные щели, и то были направлены исключительно под ноги.

— Ваня, брось ты! Иди так. А если спросят, скажем, что ты подрался с десятком хулиганов и всех победил.

Но Ванька в ответ только хмыкал и глубже уползал в кофту. На нас оглядывались. Мы были странной парой. Мальчик-шпион и дамочка с фальш-брильянтом в носу. В травматологии витала предпасхальная благость. Пожилой еврейский доктор, похожий на Айболита, обслужил перед нами женщину с растяжением связок и был настроен лирично:

— А у вас что? — спросил.

Иван опустил забрало, и доктор встал. Доктор молчал и жевал губами, а я, глядя на его растерянное лицо, наконец-то позволила себе женские слабости и пустила слюни-сопли. «Пусть, — подумала я, — теперь доктор Ваньку утешает, его очередь». Доктор не оплошал. Увел Ваньку в процедурную и вернул с пластырем на пол-лица. Сказал, что останется шрам, но это для парня не страшно. Страшное, по мнению Ваньки, было то, что за разбитую челюсть не дают больничный, а он так на него рассчитывал!..

* * *

Природа сиганула в лето. Земля взорвалась кустиками травы, на деревьях повылетали листочки. Сад-огород в зеленом дыму, мы с теткой в трудовом угаре. Работы так много, что мне страшно. Бабуля всю свою долгую жизнь подбирала на помойках всякую хрень, считая, что «в хозяйстве пригодится». Это добро лежит толстыми слоями по углам, заторкано в щелях, забито в сараях. Добавить к этому повалившиеся заборы, просевшие полы, рухнувший парник, старые деревья, которые ничего, кроме тени, не дают, битые окна в доме, клубки колючей поволоки из крыжовенных кустов, осыпавшуюся печку, покосившуюся веранду и т. д. и т. п., т. п, т. п…. Мужика бы нам нанять, да денег нет.

— Погоди, — сказала тетка. — Ща потеплее станет, надену купальник, сами прибегут.

Вчера это случилось. Тетка надела стринги и вышла в огород. Это был пейзаж художника Владимира Любарова: солнышко, свежая зелень и розовая, как глазированный калач, окладистая попа тетки, направленная в небо. К забору потянулись ценители прекрасного. Слева повис Вовка Салтанович, справа — Толик-алкоголик. Толик-алкоголик запустил нам летний водопровод и наладил свет на кухне, а Салтанович обещался починить баню.