Орлица Кавказа - [45]

Аллахверди понимал и то, что Наби, если и перебрался куда, то не слишком далеко, — ведь Хаджар в каземате, и Наби будет держаться где-то в окрестностях. Он, Наби, попытается вырвать ее из неволи! Любой ценой, во что бы то ни стало!

Аллахверди рассуждал верно. Наби и впрямь ушел не очень далеко, подался на эйлаги Салварты, за Гёрусом. Там и ждал возвращения Аллахверди. Он знал, что Аллахверди рано или поздно доберется к нему, и если уж застрял где-то, то должно быть тому причина — помеха особая. Какая — узнать бы! А без этого ринуться напрямую, наугад, на врага — пустое дело. Как ни грызла его мстительная ярость, а приходилось терпеть, ждать, прикидываться, чтобы не угодить в беду. Ждать Аллахверди — какие вести принесет из города, как Хаджар, что собираются предпринять власти?

Расположившийся лагерем на крутых подступах Салварты, Наби прождал с гачагами три дня. На четвертый, к вечеру, они вдалеке увидели устало бредущего путника с хурджином, перекинутым через плечо, в мохнатой папахе, с палкой в руке. Приблизился. Это он, Аллахверди, Наби шутя вскинул «айналы».

— Вот пальну в тебя, клянусь аллахом! Будешь знать!

— За что же?

— Столько ждать заставил. Все глаза проглядел.

— А как же быть, если Наби изволил уйти из лесов сангярских к Салварты?

— Что бы ни было, а знаю: Гахраман-оглы должен нас в, два счета найти!

— Наш Мохсун всю округу облазил!

— Может, Кивич тебе мешал?

— Я ему зарубку на память оставил.

— Какую-такую зарубку?

— Ухо малость поцарапал…

— А не побежит сукин сын доносить?

— Нет! — уверенно отозвался Аллахверди. — Кивич туда вовек не сунется.

— Как знать…

— Говорю же: проучил. — Аллахверди снял хурджин с плеча, опустил на валун, а кизиловую палку сбоку приставил, откинул полу чохи, поправил чуть съехавший набок кинжал. — Я ему, гаду, шею намылил, не как ты, Наби — постращал и пощадил. Я с такими крут! Если что — в куски изорву.

Наби нетерпеливо перебил, думая о главном:

— Ладно, не гомонись. Ты лучше выкладывай — что Хаджар, как Хаджар?

— Держат. Сидит.

— Сибирью не пахнет?

— Пока, вроде, не собираются.

Аллахверди поведал обо всех своих приключениях, о казачьем офицере, увязавшемся за ним, о том, что разузнал через Томаса, и еще о том, что, по приказу сверху, — то ли царь, то. ли наместник распорядился — в Гёрус подкрепление шлют. Аллахверди сообщил и о том, что в народе о гачагах думают-говорят.

Наби и горд, и рад, но главное: Хаджар.

— Зачем же войска шлют, как думаешь?

— Известное дело, чтобы с войском твоим воевать, — проговорил Аллахверди с улыбкой.

— Ну, и сколько у Наби «войск»?

— По слухам, тыщ десять. Наби усмехнулся в усы.

— А где, любопытно, эта десятитысячная рать?

— У страха глаза велики! — повеселел Аллахверди, хорошо знавший, что гачагов-то наберется не более сотни. И гордо добавил: — Видать, властям в Зангезуре каждый камень гачагом кажется!

Наби посерьезнел:

— А вот сколько их, солдат, казаков с бекским-ханским ополчением?

— Счету им нет! Говорят, и пушек больше сотни приволокли.

— Ну и ну! Ив кого будут палить из этой артиллерии? — подивился Наби этим опасливым небылицам, потешился, нахохотался до слез. — Уж не думают ли они, что мое гачагское воинство по всем губерниям растянулось — от Зангезура и до Ширвана, от Карабаха до Миля и Мугани!..

— Мало того, сказывают, мол, за Наби весь Кавказ стоит, — не без гордости добавил Аллахверди. — И мусульмане, и христиане… армяне и грузины, лезгины и чеченцы, и осетины… И потому падишах, мол, торопит войска, чтобы по Кавказу шарахнуть из пушек, и с той, и с этой стороны!

Такой вот разговор получился, вперемежку быль и небылица. Аллахверди выкладывает, что видел и слышал, а где и распишет, разузорит, посмакует.

— Еще я слышал, что вестовые так и снуют, туда-сюда, от Фитильборга до Кавказа. Среди всего прочего, говорят, что нарочный от уездного начальника с пакетом в Гянджу помчался… Ясное дело, о каземате… о бунте губернатору доложили.

— Постой-постой… Какой еще бунт?

— Из-за Хаджар…

— Может, ее обидели? Задели? Говори!

— Да нет же… кто посмеет ее тронуть!

Наби уже не отстанет, взбеленился, будто ранили, занозили его.

— От них всего можно ожидать! — задыхался Наби. — В камере-одиночке, стены, охрана, шито-крыто…

— Никакой гад не посмеет тронуть Хаджар!

— А зачем же тогда — бунт?

— Говорят, один новоприбывший сукин сын в погонах, что-то сказал ей.

— Что именно?

— Да ты не кипятись… язык без костей… вот и сорвалось словечко…

— Какое словечко? Говори! — Наби душил гнев, грудь вздыбилась, рука, стиснувшая винтовку, дрожит.

— Не даром говорят же мечом ранят — заживет, а словом — нет.

— Вот из-за той самой раны и взбунтовался каземат. Цепи разорвали, загремели, лупят по стенам, по решеткам.

— Что ж получается, — горячо проговорил Наби. — Они там по рукам, по ногам связанные взбунтовались, а мы, вооруженные гачаги, ни черта не можем сделать. Выходит, узники во сто крат смелей нашего брата?

— Так-то оно так… — осторожно подтвердил Аллахверди, желая понемногу охладить гнев уязвленного друга. Потому, разматывая нить разговора, перекинул внимание на утешительные и ободряющие сообщения. — Через кузнеца Томаса узнал я: они там, в тюрьме, все как один возроптали. Даже, знаешь, песни запели.