Орлица Кавказа (Книга 1) - [2]

— А Наби?

— Пусть ждет меня с отрядом в урочный час на перевале.

— Не пойму… — покачал головой Лейсан.

— После поймешь, — и Хаджар подала знак охраннику, стоявшему в стороне; тот подошел, сокрушенно качая головой; Хаджар достала из хурджина съестное. Охранник, нарочито громко захлопнул дверь — чтобы все слышали, и запер ее на замок.

Вздохнул с невольным восхищением: "Хоть женщина, а, гляди, львица. Не каждый мужчина ей чета… Весь каземат диву дается… Будто и не узница, а царица какая… Не в тюрьме, а на троне сидит…"

Глава вторая

Аллахверди Карахан-оглы с порожним хурджином на плече, не обращая внимания на косые взгляды караульных, направился в Гёрус. Опять покрутился возле лавок и лабазов, понакупал сахарных голов. И, не мешкая, двинулся в обратный путь. Переночевал по дороге в селе, и на второй день к вечеру добрался домой. Наутро встал чуть свет и двинулся в сторону горы Кяпаз. Гачаг Наби стоял на самом гребне горы, опершись подбородком о винтовку-айналы. И думал он невеселую думу о Хаджар. Страшился, что угонят ее ночью, тайком, в Сибирь, а потом — хоть реки крови пролей, хоть всех стражников перебей, а все одно, Хаджар уже не вернуть…

Где же выход? Выход один — вызволить Хаджар! Как можно скорее! Иначе белый свет предстанет черным мраком! Тесно было на этом приволье ему, душно было! И таким застал его Аллахверди, — тучей смотрит Наби. Поднял голову:

— С чем пришел? Какие вести?

— Хаджар в каземате.

— А ты видел ее? Своими глазами?

— Где же стороннему человеку ее увидеть?! Лейсан мне сказал.

— А не врет? Он-то малость брехун.

— Как бы ни брехал, а душой не покривит.

— И что он сказал?

— Свиделся с Хаджар, все передал ей, к тебе от нее просьба: одежду просит прислать точь-в-точь как твою.

— Пошутить решила?

— Нет. У нее другое на уме. Нахмурился Наби.

— А как ей эту самую одежду передать — в камеру?

— Не в камеру, — под оградой, у граба просит оставить.

— Когда?

— В первую же безлунную ночь. Посмотрел Наби вокруг задумчиво.

— Никак, на подкоп решилась?

— Похоже, так, — Аллахверди поднял голову. — Говорит, не хочу, мол, чтоб ради меня кровь друзей пролилась.

— Узнаю Хаджар! — Наби посветлел лицом; перекинул винтовку за плечо. — Что еще она просила?

— Винтовку — айналы…

— Еще?

— Еще — чтоб ты, Наби, с отрядом в урочную ночь ждал ее на перевале.

— Отряд Хаджар — так было бы вернее нам зваться.

— Наби, негоже мужчине свою жену хвалить.

— Жену? Скажи — львицу. Не будь ее — мы бы, может, разлетелись кто куда, как осенние листья.

— Оно-то верно. — Аллахверди вдруг умолк, поднеся палец к губам: песня доносилась от подножья Кяпаза.

Душно в каземате — я уснуть не могу. В кандалы заковали — никуда не сбегу. Ты на выручку мне поспеши, Наби! Ты темницу мою сокруши, Наби!

— Слышишь, Наби?

— Слышу, Аллахверди!..

— Что говорит наш народ?

— Сокруши каземат, говорит!

— А Хаджар?

— Отомсти за народ, говорит.

— Как ты думаешь, — удастся ей выбраться?

— Надо исполнить ее волю. Уж такая она: тиха — краса, взъярится — гроза…

Аллахверди вновь пожурил друга:

— Пристало ли Наби так возносить свою благоверную?

— Не я — народ ее славит, брат. "Ай Гачаг Наби, чья Хаджар смелей, чем смельчак Наби…"

Прошло несколько дней. Гачаги исполнили все, как просила Хаджар. В Гёрусе, под самым носом у зангезурского начальника, заказали портному сшить короткополую, с газырями, серую чоху[3], стеганый архалук, шаровары.

Сапожник пару кожаных башмаков сработал. Шапошник папаху сшил меховую. Добавили к гачагскому одеянию и золоченый пояс, — и это в пору, когда для бедняцких свадеб приходилось перекраивать то, что осталось с дедовских времен.

Собрал Наби все это в узелок, приторочил к седлу, сел на серого коня и с дюжиной удальцов прискакал в селение Айин, к Аллахвер-ди.

— А где винтовка?

— Вот тебе и айналы! — Наби положил поверх узелка винтовку, полный патронташ и кинжал…

Глава третья

Аллахверди не стал ложиться спать — всю ночь готовился в опасную дорогу в Гёрус. Как с такой ношей отвести от себя подозрение властей? "Ну, положим, одежду спрячу в большой хурд-жин. А винтовку куда? Не полено, не посох…"Долго голову ломал и завернул винтовку в кусок ткани. И опять неладно. "Нет, заметят… Скажут, что, мол, за пестрая штуковина такая… Недаром говорят, осторожность — мудрость игита[4]…" И решил Аллахверди сложить все в мешок, засыпать углем и повезти в Гёрус, вроде бы к тамошним кузнецам.

Навьючил он на коня пару мешков, а хурджин и ружье между ними приладил, и сверху старой попоной прикрыл. Жена Аллахверди, Хатун, обычно ровная, рассудительная, тут всполошилась:

— Аллахверди, видать, ты своей рукой свой же дом решил порушить? Уж больно расхрабрился.

— Если друг в беде…

— Слишком ты разошелся, — Хатун дала волю накипевшей досаде. — То у тебя жандармы ночуют, то с гачагами якшаешься.

— Наби — не чужой. Свой человек.

— Свой — так пусть у своего очага и греется, а нашего не гасит.

— Не погаснет очаг, если светит верному другу.

— Растопчут его…

— Подадимся в горы — и там распалим свой огонь…

— Значит, за гачагами увяжемся.

— Кто насквозь промок — тому зачем воды бояться.

— А я вот боюсь. О спасении души думать надо, в Кербелу паломничество совершить, а не с гачагами мыкаться по горам, по долам.