Орлеанская девственница - [51]

II вспоминала жизнь свою она.

Казалось ей: возвысилась так чудно

Она своими силами. (Нетрудно

В душе тщеславья прорасти зерну.)

Денис тотчас же, в справедливом гневе,

Решил оставить, в наказанье Деве,

Ее с своими чувствами одну:

Таким путем гордячка поняла бы,

Как женщины в борьбе с природой слабы,

Коль силам предоставлены своим,

И как необходим, как нужен им

Наставник опытный и покровитель.

И вот уже к нечистому во власть

Она готова навсегда попасть.

Принялся тотчас за свои дела.

Он вездесущ. Вселился он в осла,

Смягчил его ужасную октаву,

Его рассудок темный изощрил

И в тонкости искусства посвятил,

Исследованьем коего по праву

Овидий и Бернар стяжали славу.

Святой осел забыл тотчас же стыд:

Из стойла прямо в спальню он спешит,

К постели, где, пленившись сладкой ложью,

Иоанна сердце слушала свое,

И здесь, смиренно опустясь к подножью,

Прекрасным стилем стал хвалить ее,

Твердя, как героиня горделива,

Умна, сильна, а главное – красива.

Так в оно время соблазнитель-змей

Смутил Праматерь сладостью речей.

Известно, что всегда гуляют вместе

С искусством нравиться искусство лести.

«Что это? – вскрикнула Иоанна д'Арк. —

Святой Иоанн, Матвей, Лука и Марк!

Ужели это мой осел? Вот чудо!

Он говорит, и говорит не худо!»

Осел ответил на ее слова:

«Но в этом нет чудес и колдовства;

Я тот осел, что, волей божества,

Воскормлен у седого Валаама, —

Он был жрецом языческого храма,

А я еврей, и если бы не я,

Израиль был бы проклят Валаамом,

Что угрожало бы бедой и срамом.

Заслуга не забылася моя,

И я Еноху отдан был в подарок.

Енох бессмертной жизнью обладал.

Я стал как он; хозяин приказал,

Чтоб злые ножницы жестоких Нарок

Моих судеб не пресекали нить,

И припеваючи я мог бы жить,

Когда бы целомудрие хранить

Не приказал мне мой хозяин честный, —

Вещь, неприятнейшая для осла.

Помимо этого во всем была

Дана свобода мне. В стране чудесной

Я жил, и жизнь моя была легка.

Сперва меня томило вожделенье,

Но был я осторожней дурака,

Героя первого грехопаденья.

Умолкла плоть. Я слабостей не знал,

Свой темперамент бурный обуздал.

Мне в воздержанье помогло немало

То, что ослиц там вовсе не бывало.

И так я прожил в радостях простых

Лет тысячу, приятно холостых.

Когда румяный Вакх из рощ Эллады

Принес свой тирс и резвые услады

В долины Ганга, я носился вскачь

И был героя этого трубач;

До сей поры индусы вспомнить рады

Победы наши, пораженье их.

Из всех, кем славны Вакховы отряды,

Силен и я – известней остальных.

Впоследствии – о чем и не жалею —

Я создал знаменитость Апулею.

И, наконец, в небесной вышине,

Когда Георгий, вечный друг войне,

Желая смять французскую лилею,

На английском стал ездить скакуне,

Когда Мартин, своим плащом известный,

Стал на коне красивом гарцевать,

Тогда и Франции патрон чудесный

Не захотел от прочих отставать.

Он счел за лучшее меня избрать;

Он подарил мне пару легких крылий,

И в небеса вспарил я без усилий.

Любим был псом святого Роха я,

Дружна со мной Антоньева свинья[85],

Монашества эмблема. Я вращался

В прекрасном обществе и, как святой,

Нектаром и амброзией питался.

Но ах, Иоанна! эта жизнь ничто

В сравненье с вами. Ни на что на свете

Я прелести не променяю эти.

Все райские святые и скоты

Не стоят вашей чудной красоты.

Носить вас, ваши созерцать черты —

Из всех моих обязанностей эта

Особенно приятна и мила.

Улыбкой вашею душа согрета,

Ваш взор ее пронзает, как стрела.

С тех пор, как я расстался с небесами,

Моя судьба была прекрасна вами.

Нет, не покинул райских я лучей:

Они из ваших светят мне очей».

При речи этой дерзкой и нежданной

Гнев справедливый овладел Иоанной.

Отдать невинность, полюбив осла,

Невинность, что родной страны защита,

Которую господня власть спасла

От Дюнуа и от Гермафродита,

При помощи которой сам Шандос

Такое посрамление понес?

Но как, однако же, разнообразны

Достоинства осла! Как он умен,

Как много жил, как много видел он!

«Нет… Ни за что… Прочь адские соблазны!»

Такие размышленья, точно шквал,

Летят в ее душе, друг с другом споря.

Так иногда в просторе бурном моря

Сшибается со встречным валом вал:

Несется бешеный порыв циклона

К Венгалу, к Яве, к берегам Цейлона,

Другой же мчится к северу, туда,

Где море сковано горами льда;

Гонимый волнами, корабль усталый

То, к небу вознесен, летит на скалы,

То вдруг исчезнет в мрачной бездне вод

И снова, как из ада, восстает.

Проказник, людям и богам желанный,

Которому противиться нельзя,

Уже парил с улыбкой над Иоанной,

Отравленной стрелою ей грозя.

Иоанна д'Арк, терзаема сомненьем,

Конечно, втайне польщена была

Таинственным и сильным впечатленьем,

Произведенным ею на осла.

Иоанна протянула руку даже

К нему, не размышляя. Но сейчас же

Отдергивает, покраснев, как мак;

Потом, подумав, начинает так:

«О мой осел, ведь я стою на страже

Прекрасной Франции: повсюду – враг;

Вам строгость нрава моего известна.

Оставьте! Ваша нежность неуместна!

Я не хочу вас слушать! Это грех!»

Осел ответил ей: «Равняет всех

Любовь. Пусть – Франция, война, победа;

Однако лебедя любила Леда,

Однако дочь Миноса-старика

Всем паладинам предпочла быка,

Орел унес, лаская, Ганимеда,

И бог морей, во образе коня

Филиру пышнокудрую пленя,

Был вряд ли обольстительней меня».

Он продолжает речь свою. И демон

Примеры новые исподтишка

Ему внушает; ведь известен всем он