Орина дома и в Потусторонье - [20]

— Вот бесштанная команда! Земля подмерзла, скоро снег выпадет — а дети босые, и ведь хоть бы хны, ничегошеньки им не делается!

Орина однажды играла с Галькой во дворе — и ничем хорошим это не кончилось: с обоюдного согласия они на время поменялись шапками, после чего у Крошечки завелись вши, которые, оказывается, живут в чужих шапках, как муравьи в муравейнике, она и помыслить о таком не могла! Ей намазали голову дустом, обмотали тряпками, сверху обвязали теплым платком, и пока она хныкала, а бабушка с матерью в два голоса ее честили, — Миля скакала вокруг, приговаривая:

— Так и надо, так и надо! Так тебе и надо! Фу, как воняет! Бабуска, а я не всивая?

— Нет, Эмилия, ты — не вшивая.

— А Илка всивая! Она тепель всегда будет всивая, да?

Но после того как вшей вывели, лишь только представилась возможность (бабушка, уложив младшую внучку спать, отправилась в магазин) — Крошечка выскочила за ворота и принялась выкликать соседскую девочку. Галька, беспрестанно оглядываясь на дверь своего дома, маячившего под перекладиной «А», мигом примчалась, торопливо говоря:

— Только я ненадолго, а то мамка заругает…

Галька была такая же страшная, как мать, такая же веснушчатая, только не кривая и не косноязычная, и уж такая жалкая в материнском пиджаке, подбитом ватином, с продранными локтями и полуоторванными карманами, все в той же чудовищной шапке из свалявшейся шерсти, вязаные уши которой болтались до пояса (на концах качалось по заскорузлому от грязи шарику), что Крошечке захотелось хоть как-то украсить девочку. Выдвинув нижний ящик шифоньера (искусительные лекарства убрали отсюда в коробку, которую поставили на верхотуру), она достала свою новую зеленую шерстяную кофту, с беленьким ободком по окантовке круглого воротничка. Галька, всплеснув руками, натянула кофточку; Орина торопливо помогала ей застегнуть пуговки, опасаясь, что бабушка вот-вот вернется и отымет кофту. Галька бросилась к зеркалу на гнутой ножке, зарумянилась, ойкнула — и протянула Крошечке свой пиджак:

— Померяй, тебе пойдет. Будет как пальто!

Но Орина замахала обеими руками, отказываясь от щедрого дара. Она любовалась: Галька стала почти красивой, и ведь всего-то нужно — отдать ей кофту! Она успела выпроводить девочку до того, как бабушка вернулась, и до того, как проснулась доносчица Эмилия. Сана, конечно, предвидел, что поступок Крошечки приведет к дурным последствиям, — но поделать ничего не мог, да и не хотел: очень уж ему все это нравилось…

Пропажа обнаружилась на следующий день. Лилька увидела кофточку — которую купила дочке в Городе, и за которой пришлось выстоять длиннющую очередь — на прошмыгнувшей по школьному коридору ученице четвертого класса Гале Красновой. Засомневалась: может, не та кофта-то — а… такая же? Придя домой, бросилась к ящику — кофточки не было.

Пелагея Ефремовна страшно разозлилась, помянула прежде всего японского городового, дала Крошечке подзатыльник и, проговорив: «Ой, дура, ой, какая дура! Одно слово — Орина!» — пошла ругаться к Пандоре, дескать, что ж ты, не видишь, что на твоей девчонке чужая кофта, дескать, откудова она, спросить-то ведь не долго, дескать, ворочай давай кофтенку, у нас свое дите не одетое. Пандора выметнулась на крыльцо и покрыла соседку такой отборной бранью, что Пелагея присела. А Пандора уж скрылась в бывшей конторе и выскочила оттуда с ножницами в одной руке и кофтой в другой, следом за ней выбежала Галька, плача и пытаясь вырвать кофту у матери из рук, но та пинком отшвырнула дочку и, на глазах у бабки Пелагеи, изрезала кофтенку и с хохотом выкинула клочки соседке под ноги. Уж на что бесстрашна была Пелагея Ефремовна, но сцепиться с Пандорой, вооруженной ножницами, не решилась.

Женщины с тех пор не разговаривали; Пандора, как могла, пакостила соседям, а о том, чтобы Орина могла подружиться с Галей, и речи быть не могло.

Как-то всей семьей отправились в клуб — на индийскую картину. Миля дрыхла у бабушки на руках, Крошечка изо всех сил старалась не уснуть, сидя у матери на коленях. В кино пели — конечно, не так, как тетя Люция, но тоже ничего, — и плясали, а еще у всех девушек темнели меж бровями глазастые родинки. Орина тут же замыслила и себе сделать такую же: печным угольком. А когда кино кончилось, оказалось, что все взрослые плачут навзрыд, точно дети малые, как будто — пока она сладко спала — всем тут надавали подзатыльников и как следует отшлепали.

Вышли из духоты на морозный воздух — а на воле снег выпал, да столько! Крошечка едва пробиралась в облачных сугробах, набрала полные валенки отборного снежку; Мильке-то хорошо — ехала у бабушки на закорках. Пришли домой: а ворота нарастопырку! Пелагея Ефремовна, опустив младшую внучку в снег, стремглав взбежала на крыльцо: замок на месте. Помчалась в конюшню: так и есть — дверь отворена, и овец с козой нетути! Пелагея принялась клясть Пандору — она ведь, больше некому! — выпустила скотину.

И овцы и коза Фроська скоро нашлись: укрывшись от снега на магазинном крыльце, под навесом, животные принялись издавать в снежной ночи до того страшные звуки, что собаки всего Поселка до утра не могли утихомириться. Больше уходить из дому всем скопом не решались: кто ее, эту злыдню, знает, говорила бабушка, возьмет да подпалит избу!