Орелин - [13]

Музыка внезапно обрушилась на нас. Вальс в сопровождении аккордеона заполнил собой все помещение и обратил в бегство всех мышей в доме, если только они там были. Отец, глядя в глаза женщине с платком, рассказывал о чудесном устройстве, способном по желанию обладателя воспроизводить мелодии, услышанные по радио. Какая это замечательная возможность, когда живешь на уединенной ферме, вдали от больших кафе, между птичником и коровником, и так далее. Не считая того, что, оплачивая покупку в три месячных взноса, даже не заметишь расходов.

Зная эту речь и дальнейшее развитие событий наизусть, я отвернулся и стал рассматривать часть комнаты, тонувшую в сумраке. Тогда-то я и увидел гроб со стариком, стоящий на козлах. Руки покойника были сложены на груди, а лицо, казалось, выражало неудовольствие от вторжения музыки, отрывавшей его от важных дел в том, другом мире. Я потянул отца за рукав как раз в тот момент, когда он обнял партнершу за талию. В ту же секунду дверь отворилась, и в комнату вошли пять или шесть женщин в черном, несколько мужчин в воскресных костюмах и команда могильщиков.

Дальнейшее рисуется в моей памяти одним сплошным хаосом. На дороге, ведущей из Генолака, я дал волю рыданиям, в то время как отец смеялся до слез.

— Почему ты плачешь, Максим, — спросил он, — ты подумал, что через какое-то время я тоже буду лежать в гробу? Если это так, то твоя печаль несколько преждевременна. А если ты это по поводу того старикана, то тут уж она и вовсе некстати. Ты видел, как родственники и соседи бросили его в этом ящике? Я думаю, что это был один из тех деревенских тиранов, которые ненавидят всякую радость и перед которыми трепещут даже собаки и кошки. Его дочь увлажняет слезами свой платок, ну что же, так, наверное, и надо, но готов поспорить, что через полгода она соберет свои вещички и отправится в город искать место. На производстве у Эминанс или Альбарика с ней будут обращаться лучше, чем дома. Потому что в контракте ясно говорится: она потеет за станком и выполняет распоряжения бригадира восемь часов в день, но ни минутой больше. Она получит твердый оклад, с точностью до одного су. И после того как в шесть часов прозвучит гудок, она сможет свободно распоряжаться собой и своими желаниями. Никто не будет делать страшные глаза из-за того, что она накрасила губы, и считать ее шлюхой, если ей захочется пойти куда-нибудь развлечься. В воскресенье она наденет чулки из искусственного шелка, купленные на свои скромные сбережения, капнет по капельке духов за каждое ухо, еще одну на грудь и отправится на танцы к Флер, возле вокзала, или же в ресторанчик Кастане. И ты, Максим, когда вырастешь еще немного, должен быть первым, кто ее пригласит.

С лицом, красным от смущения, поскольку перечисление всех этих деталей туалета внесло смятение в мои мысли, я предоставил отцу развивать свою излюбленную тему: преимущество современной городской жизни перед деревенской с точки зрения личной свободы. Но когда мы уже подъезжали к Ниму, я вдруг закричал:

— Ты забыл проигрыватель на ферме!

— Не забыл. Я подарил его сироте. Мы просто должны были так поступить.

Несколько недель спустя на наши дома обрушился смерч. Это был воскресный день, после полудня. Мать только что сняла белье, развешиваемое в саду для просушки. Она едва успела положить простыни на стул и крикнуть детям, что погода портится и что надо закрыть окно, как над домом поднялся ветер, послышался звук разбивающейся черепицы, а в воздухе вровень с крышей закружились вперемешку зеленые и сухие дубовые ветки, чтобы затем с треском рухнуть на землю.

От порыва ветра окно в моей комнате распахнулось. Ноты и вещи разлетелись по всем углам. Ухватившись одной рукой за оконную задвижку, а другой за крючок, я постарался соединить сотрясаемые бурей створки ставней, как вдруг прямо передо мной, на расстоянии ружейного выстрела, вырванный с корнем из земли большой куст закружился в вихре и неторопливо, словно пони, затрусил через сад.

Ветер с силой захлопнул ставни, защемив мне пальцы. Я хотел освободить руку, но ее прочно зажало железным краем. Я позвал Зиту на помощь, но новый шквал распахнул створки, прижал их к стене, и открывшееся зрелище заставило меня забыть боль. В глубине сада, опустошаемого смерчем, опрокинутый на крышу фургон, где отец дремал после обеда, толчками двигался по направлению к дубовой роще. Он, бог знает как, обогнул группу оливковых деревьев, застывших словно в трансе, развил крейсерскую скорость и заскользил в сторону гарриги. Через какое-то время, не имевшее ничего общего с реальностью, словно в замедленной съемке, я увидел, как фургон, подчиняясь каким-то новым физическим законам, с легкостью встал вертикально, как изогнувшаяся на краю листа гусеница, затем упал набок и рассыпался.

Долго, долго я ждал, затаив дыхание. Отец не появлялся. Не было заметно, чтобы он пытался выбраться из-под наваленных на него досок. С криком я выбежал из комнаты, скатился по лестнице головой вперед, снова оказался на ногах и возле гостиной увидел призрак, спокойно поднимающийся из погреба, куда он спускался за керосином для ламп: электричество не работало.