Моей матери
У белых мертвые, возносясь к звездам, забывают свою родину. Наши мертвые никогда не забывают эту чудесную землю, ибо она краснокожему – мать.
Вождь индейцев сиэттл, 1854 г.
Верьте мне. Вся жизнь соткана из дней, ночей, воспоминаний. Но случай – дикое животное, никогда не ночующее дважды в одной и той же норе. Сколько я взираю на мир, столько наблюдаю, как достойнейшие люди стремительно утрачивают и никогда больше не обретают счастье, как бы они его ни заслуживали. Одну такую историю я расскажу. По случайности, она не моя собственная.
Есть у человека ферма в горах, луга, леса, скот. Худенькая усердная жена, сыновья-близнецы, дочь. Когда он сидит вечерами на террасе, широко расправив плечи, и с нетерпением на лице взирает на горизонт, на поднимающиеся из долины дымки и на петляющую реку, то любой скажет: у него есть все для счастья. Но разве кто-нибудь что-нибудь об этом знает? Вся жизнь соткана из дней, ночей и воспоминаний.
Как-то январской ночью, когда крыши засыпает снегом и петухи спят в темноте, на ферму пробирается враг. Он перерезает горло женщине и девочке, вешает близнецов и поджигает постройки. Хозяина он оставляет среди пепелища, с рваной раной на плече и разодранной щекой, приняв его за мертвеца.
Уж поверьте, случай – обезумевший зверь, и никто не предугадает, где он заночует. А река продолжает течь, и на ее берегах растет трава, даже когда ветер разносит пепел с пожарища. Спустя несколько недель, когда стараниями старого управляющего фермер оживет, та же самая река, составленная каплями дождя, приведет его на равнину, где резвятся ребятишки, где женщины красивы, а на столах лежат книги с золотыми обрезами, где человек с изуродованным лицом может, никому не назвав своего имени, забыться в гостиничном номере, среди тысяч нор, вырытых для случая, пожирающего воспоминания.
Вот. Я торопился, как пожар, как вода, как ветер. Но не рассказал главного, того, что предшествовало трагедии, сопротивлялось ей. Теперь, когда спасшийся с высохшими глазами и окаменевшим сердцем плывет на плоту по течению, я вернусь назад, к самому началу. А потом поведаю, как судьба этого беглеца пересеклась с моей…
Январским утром 1919 года в деревушке в Коль-де-Варез, неоднократно менявшей за века название, находят в сугробе младенца. Его отогревают, кутают, мажут ему ротик маслом. Кюре крестит его в своей церкви и нарекает Жаном Нарциссом Эфраимом Мари Бенито. Малыша Жана берет к себе богатый фермер, не имеющий сыновей. Теперь у мальчика будет комната в горах. Из окна он будет наблюдать за стадами, за изменчивыми небесами, за белой изморозью под деревьями, за далеким горным хребтом. Гуси, пролетающие высоко над долиной, будят в его сознании вопросы. Откуда летят гуси? Почему они так спешат? Где сегодня заночуют? Что их гонит – страх или надежда? Позже, когда ребенок превратится в старика и станет чертить на песке толстыми изуродованными пальцами, эти вопросы снова начнут его тревожить. Но напрасно. Урок, который мы извлекаем из собственного давнего опыта, невесом, как пух на головке у муравья.
Теперь ребенок подрос, окреп, любит бегать и играть, прячется за юбками или за мебелью и ничего не боится – настоящий голубоглазый медвежонок, довольно урчащий посреди пчелиного роя. Стоит ему схватить протянутое красное яблоко, никто уже не сможет отобрать у него добычу, разве что напеть ему на ушко песенку или чмокнуть в шею. За столом приемный папаша кладет ложку на тарелку и гордо смотрит на него, щуря глаза. После десерта он ведет его в спальню и ждет, пока он уснет, а потом тихонько крадется прочь. Дверь он оставляет открытой, на случай, если ребенок позовет его во сне.
Если гордыня и впрямь грех грехов, ошибка, влекущая наихудшие беды, то грех гордыни, несомненно, состоит уже в том, чтобы долго любоваться в молчании спящим ребенком и мечтать, чтобы он, пробудившись, нашел у изголовья шелковые одежды исполина. Может быть, смертным запрещено заранее воображать величие, которое проголодавшийся зверь-случай способен в одно мгновение изорвать клыками.
Но пришло время представить фермера, не имеющего сыновей. Фамилия его Жардр, имя – Бьенвеню. Его род считается старейшим в округе и, следовательно, одним из самых зажиточных. Это не значит, что деньги текут к нему рекой, как раз наоборот. «Молодые леса и старые ледники не наполняют шелковый чулок», – гласит мудрость горцев. И слуги Бьенвеню слышат звон монет в хозяйском кармане всего раз в год, когда он продаст лес.
В свои сорок лет Бьенвеню Жардр, которого все уже кличут «стариком Жардром», сбивает людей с толку: он тяжеловесен, чудаковат, рассеян. Даже в разгар дня он похож на ночную птицу: ходит медленно, словно толчками, будто на ногах у него гири. Когда необходимо принять срочное решение, он не говорит ни «да», ни «нет», а подносит к глазам руку, так что в щелочках между веками остается виден серый проблеск, похожий на острие нового гвоздя. На говорящих с ним он иногда смотрит так, словно впервые их видит, а иногда отворачивается и разглядывает на стенах блики, заметные ему одному. Какой он – простодушный или лукавый, невинная душа или неврастеник? Точно ответить не может даже старуха Лиз, его кухарка.
