Орельен. Том 2 - [69]

— Спасибо… Я уже завтракал…

— Тогда coffee?[18] И, надеюсь, вы не откажетесь от рюмочки водки? I know you![19]

Маленький пальчик погрозил гостю, вслед за этим раздалось грудное «ха-ха», сопровождаемое величественно-светскими жестами, голова многозначительно закивала, — глаза при этом оставались полузакрытыми… Для Молли все это было верхом парижского гостеприимства… Ясно, на такое предложение нельзя ответить отказом…

Арчибальд Мэрфи сидел на полу, скрестив на манер портного ноги, посреди старинных книг, бумаг, разложенных на пять или шесть кучек; он сразу же заговорил о Дидро. Он уверял что обнаружил сходство между «Жаком-фаталистом» и «Черными прогулками». Глядя на Поля так, как глядят поверх очков, хотя никаких очков у него не было, Мэрфи пояснил:

— Разница лишь в том… разница в том, что «Жак-фаталист» — произведение, не отмеченное печатью юности… и когда я пытаюсь сравнить Дидро и вас, мне приходится воображать себе Дидро в образе двадцатидвухлетнего юноши… или Поля Дени в образе сорокапятилетнего мужчины… Вот я и думаю, какой у вас будет вид в сорок пять лет? Брюшко… Волосы уже начнут седеть… вот тогда вы будете настоящим мужчиной… I mean no longer a boy…[20]

— Никогда мне не будет сорок пять лет, — отрезал Поль.

Молли подогрела кофе. Она сняла полотенце, которым обмотала себе голову после мытья, но волосы не успели еще высохнуть, и вид у нее был достаточно жалкий, словно у искупавшегося пса. Она попыталась было взбить локоны, но результаты получились самые ничтожные.

— Как поживает высокочтимая и благородная мадам Береника? — спросила она.

Поль не ответил. Перед осколком зеркала Молли старательно чернила себе брови. Она удивилась молчанию Поля и оглянулась. Арчибальд вообще ничего не заметил, он старательно раскладывал свои листки, пытаясь привести их в порядок. Поэтому он и не видел, как исказилось лицо Поля. Но Молли так и бросилась к гостю:

— But don’t you see he is crying?[21] Поль, Поль, дорогой мой… Что случилось? You[22] просто свинья с вашим Дидро! Поль, пейте скорее кофе, пока оно еще не остыло… Нет, нет, молчите, не говорите ничего… Have another drink…[23] Давайте со мной… I ask you[24]. О Арчи! Никогда вы ничего не замечаете — Дидро!

Мэрфи вскочил на ноги и стоял с растерянным видом. Воцарилось молчание. Молли взбила подушку, подсунула ее под голову Поля, поцеловала его в лоб. От нее пахло коньяком.

— Poor child[25],— прошептала она и взяла его руки в свои. С улицы доносилось фырканье неисправного мотора. Залаяла собака.

— А теперь, — произнесла Молли, — расскажите нам про все, про все, как произошло…

LXIX

Недолго сохранялась тайна Поля и Береники. Раскрылась она так же внезапно, как внезапно со всех сторон загорается стог соломы: поди скажи, кто поджег! Во-первых, в тайну был посвящен Шарль Руссель: нет на свете ничего ужаснее, чем загадочные недомолвки великосветского портного, его многозначительный вид. Единственно, о чем он не проболтался, это об имени незнакомки, но не скрыл, что Поль Дени жил в Живерни с одной дамой… вполне светской… замужней дамой… и т. д. и т. п., словом, сумел разжечь любопытство миссис Гудмен, когда она вместе с Замора явилась к нему завтракать, а кстати, посмотреть, эффектно ли выглядит «Сводница-гермафродит», рамку для которой сделал сам Легрен, после чего картину повесили в ванной комнате на петлях, словно ставню, дабы мадам Руссель, совершая свои омовения, могла поворачивать полотно обратной стороной и не видеть «Сводницы». Затем сам Замора попытался выведать тайну у Менестреля, но тот, хотя и был в Живерни, никакой дамы там не обнаружил. Тут Жан-Фредерик Сикр, композитор и поверенный Поля Дени, дал понять, что сам Замора знает эту даму, а больше он ничего не скажет, хоть на куски его режьте. И надо было видеть, как загадочно блеснули при этих словах его выпуклые, рачьи глаза. Кто осмелился сообщить новость Мэри де Персеваль? Должно быть, Диана де Неттанкур, но какими путями она сама узнала тайну? Ясно, что Мэри проговорилась Розе, и мадам Мельроз припомнила: Живерни, дорога меж двух высоких откосов, чья-то фигурка, явная ложь Лертилуа… тут не надо было обладать особенной смекалкой… Как могла она скрыть секрет от Эдмона и Декера? А в институте сам доктор сообщил об этом Зое Агафопулос, которая поспешила дополнить от себя информацию при встрече со своей подружкой Мэри. Бланшетта, узнав о случившемся от Эдмона, залилась горьким смехом. Ну и Береника! Это уж чересчур. И тут же поведала новость Адриену, которому в понедельник должны были менять гипс. Скверный перелом, врачи боялись, как бы в результате не получилось укорочения. Боже мой, с каким ужасом вспоминала она свое тогдашнее возвращение домой… их крошка Мари-Виктуар… Мадемуазель была совершенно права: разве можно было отправить в больницу спасителя их дочери? В доме, слава богу, хватает места, да и при перевозке в больницу ему могло стать хуже. К тому же Адриен все-таки друг детства Эдмона. Двойной перелом, осколком кости задело артерию, и вообще что-то страшное!

Да, они были ему обязаны. Адриен их не очень беспокоил. Вернее, не очень беспокоил бы. Не будь жены его двоюродного брата. Высокая, пышнотелая, волоокая брюнетка, которая непременно уселась бы у изголовья мосье Арно и стала бы за ним ухаживать, если бы только ей это разрешили, если бы не намекнули, — о, в очень деликатной форме! — что нельзя являться в любой час к людям, с которыми, в сущности, даже не знаком. И что, конечно, в больнице это много проще, поскольку там вывешена табличка, извещающая об официальном часе посещения больных, но ведь нужно же иметь такт. Должно быть, между нею и двоюродным братом ее мужа что-то есть, нет, это даже трудно допустить. То есть с ее стороны есть что-то, потому что сам Арно встречает гостью с весьма кислой миной…