Орельен. Том 2 - [67]

Береника».

Что сказала она, уходя, чете Вангу? Догадались ли они о причине ее отъезда? Как объясняют они себе то обстоятельство, что Поль остался здесь, а она уехала? То, что он не проводил ее до Вернона? Какая мука выносить сочувствие ближних! Надо постараться сделать вид, будто все это вполне естественно, условлено заранее. Сделать вид, что ты с самого начала все знал… С каким поездом она уехала? Должно быть, двенадцать тридцать. А сейчас уже двенадцать сорок пять. Как глупо! Вернись он на десять минут раньше, он успел бы догнать ее на велосипеде. Но теперь… Если взять мотоцикл Вангу, можно было бы поспеть… Но только она могла уехать поездом одиннадцать сорок семь… И, главное, нельзя никого об этом спросить, раз она запретила ему даже пытаться ее увидеть… «Наша совместная жизнь — ошибка». Она все-таки думала о Лертилуа. Поехала увидеться с Лертилуа. Ну, что ж! Раз у нее такой вкус! Пусть отправляется к своему Лертилуа! Он повторял имя, причинявшее ему боль. Нет, это немыслимо. Она безбожно ошибается. Его она любит, его, своего Поля. «Целую тебя нежно…» Он закусил губы. Он чуть было не заплакал, здесь, в этом маленьком кабинетике, где по стенам висели английские гравюры, стояли оловянные горшки и подставки для трубок, а мебель была обита материей в розовую и зеленую полоску. Мадам Вангу делала вид, что обметает пыль, а сама украдкой поглядывала на Поля. Он только сейчас спохватился, что даже не заглянул в полученные письма и держит в руке записку Береники. Он вскрыл конверт и вышел из комнаты.

Письмо было от его издателя, который требовал рукопись «Черных прогулок» и писал, что с рисунком Пикассо книга разошлась бы быстрее, особенно если для роскошного издания можно было бы достать еще парочку… Поль вышел на крыльцо.

— Вы знаете, мосье Дени, я велел настроить пианино! — крикнул Вангу; он сидел на корточках у своего мотоцикла, стоявшего, за неимением гаража, под простым навесом. — К вечеру барышни придут… Они надеются, что вы им поиграете…

Под барышнями Вангу подразумевал тех девиц. Сегодня суббота. Поль буркнул что-то в ответ… Еще чего… И зашагал по направлению к клеверам. Пускай Вангу думают, что он идет обедать к Мэрфи.

Что ему теперь предпринять? Остаться в Живерни? Корчить веселую физиономию, когда на тебя обрушилось такое несчастье? Играть на пианино для этих психопаток? Сражаться в шахматы с Вангу, писать письма Пикассо с просьбой дать обещанный рисунок, строчить Русселю глубокомысленные заметки о журналах, где сотрудничают молодые… А ну их всех…

Он вышел на тропинку, идущую среди высоких откосов. На глаза набежали непрошеные слезы. Он глядел на землю, на перекрещивающиеся колеи, на траву, росшую по обочине, на коричневых и голубых бабочек. У поворота он спугнул влюбленную парочку: возле зеленого забора деревенская девушка жалась к высокому рыжеусому парню в черном пиджаке, в сбитой на затылок кепке и со смеющимися глазами. Парень заговорщически взглянул на Поля. Поль деликатно отвернулся.

На что теперь употребить свое время… всю свою жизнь? Он дошел до сада Моне и почувствовал, что сердце его тоскливо сжалось. Он долго и не очень определенно думал о старости и о славе. В конце концов Моне, импрессионизм — все это не так-то уж плохо. В свое время даже звучало… Чего только не рассказывали в здешних краях о молодых годах этих художников… должно быть, они были просто анархисты… но в конце концов и это тоже не плохо… А все кончилось вот такой дачкой, цветником. Когда буду в Париже, надо непременно зайти в Оранжери, посмотреть его «Кувшинки»… Все-таки, говорят, это нечто безумное, стоит поглядеть. Если ему, Моне, придется делать операцию катаракты, веселенькая будет история… У Моне есть племянник, он занимается батикой, такой высокий малый. Поль несколько раз встречался с ним у Мэрфи…

Куда она уехала? В Париж? Нет, не останется она в Париже. К Барбентанам? К старикам Амберьо? Глупости какие. Вдруг он подумал об Орельене. Представил себе Орельена. При этой мысли у него защемило сердце. Да нет же, нет: все между ними кончено. Он отлично знал, что Береника убежала от него вовсе не за тем, чтобы вновь упасть в объятия Орельена. Нет. Она вернется к мужу. Это яснее ясного. Была минутная вспышка, попытка взбунтоваться, убежать… Передышка среди монотонности, серости существования… Три месяца… Даже не полных три… И затем — возвращение к семейному очагу. Поль злобно хихикнул. Такая же мещанка, как и все прочие. Лучше совсем не думать. Чтобы он да стал за ней бегать? Нет уж, дудки! Чего ей, в сущности, от него было надо? Приелись будни, беспросветная скука жизни — вот и захотелось развлечься, пережить любовное приключение. Да и драма не повредит. Только не на такого дурака напали. Нет уж, увольте. Впрочем, она правильно написала: у него есть друзья, Менестрель, его творчество… Все-таки мило с ее стороны, что она напоминала ему об этом… «Знай, что мне очень нравится все, что ты пишешь». А все-таки Береника славная! Ах, лапка, лапка!

Его мысли внезапно приняли весьма конкретный, чисто физический и поэтому особенно мучительный оборот. Он дошел до берега Сены, до того самого места, где купался какой-нибудь час тому назад. Он глядел на островок, возвышавшийся напротив пляжа, островок был хорошо виден отсюда. Поль начинал бояться предстоящей ночи. Береника права: нельзя оставаться здесь, в Живерни, надо ехать в Париж, заглянуть в кафе на площади Пигаль, выпить коктейль, встретиться с друзьями… В крайнем случае, если боль станет совсем уж непереносимой, можно забиться в уголок где-нибудь в кино, вечерами в Париже светло… А в полночь, в начале первого, он пойдет к Люлли, встретит там Лертилуа, сможет воочию убедиться, что Лертилуа по-прежнему одинок и грустен… Кто знает? Можно будет даже распить с Лертилуа стаканчик…