Орельен. Том 2 - [68]

Река, где он только что купался, потеряла свою утреннюю чистоту. Вниз по течению плыли щепки. Воды Эпты, холодные даже на вид, не сразу сливали свои струи с водами Сены и в нерешительности стояли у берега небольшим, густо-зеленым озерком. Поль прошел мимо деревьев, скрывавших отмель, где он оставлял одежду, и задумчиво двинулся вдоль Эпты. Ехать в Париж, остаться здесь? Он не пожелал идти той дорожкой, которая вела к мосту при выходе из деревни, — по этой тропинке обычно ходила посидеть у шлюзов Береника. Береника… Вернуться к Люсьену, бог мой, да неужели это возможно? Вдруг ему вспомнились слова, которые он не мог слушать без дрожи, слова Береники. Той ночью. В том состоянии забытья, когда она становилась для него как бы тенью, горячей, нежной тенью. Она прижалась к Полю, еще не пришедшему в себя после только что дарованных ему наслаждений, и вдруг прошептала с неожиданной страстью: «Ты не можешь себе даже представить, как это чудесно, когда у мужчины целы обе руки!» Жестокие слова, которые вспоминались ему сейчас и от которых у него по телу пошли мурашки. Она вернулась к своему Люсьену.

Дорога привела Поля к замолкшим под полуденным зноем домикам. От солнечных лучей у него кружилась голова. Пробудившиеся от зимнего сна большие мухи лениво жужжали в воздухе, слышно было, как неподалеку в конюшне нетерпеливо била копытом лошадь. Поль, даже не подумав хорошенько, свернул к Мэрфи. Он вспомнил, что еще не распечатал второго письма и что идет по полю, держа в руке всю полученную утром корреспонденцию. Второе письмо оказалось счетом от зубного врача на сумму пятьсот шестьдесят пять франков, а в газете он обнаружил заметку о недавно скончавшемся Дешанеле под заголовком: «Жертва клеветы». Вскрыв бандероль, Поль пробежал «Ла Канья» и, чтобы успокоиться, стал рассматривать рисунки, старые фронтовые снимки, прочел воспоминания о королеве Ранавало, статью о песенках в «Ша-Нуар».

В той же рубрике он наткнулся на статейку Фукса против Менестреля, — статейку, явно передергивавшую факты и невообразимо злобную. Поль яростно сжал зубы. Чтобы всякий подонок, хам, чтобы этот самый Фукс посмел… Само собой разумеется, Менестрель выше таких вещей, но все же! И верхом нахальства было то, что в конце статьи содержался комплимент по адресу Поля Дени. Типичный журналистский трюк — разделяй и властвуй, сей раздоры и подозрения между друзьями. Что-то подумает Менестрель? Поль сочинял в уме письмо, которое он отправит Фуксу: «Господин…» — называть ли его «господином»? Или, может быть, просто «многоуважаемый подлец» — это больше в стиле. «Многоуважаемый господин подлец» — так лучше. Итак, я напишу: «Многоуважаемый господин подлец, на каком, в сущности, основании вы посмели обнаружить во мне талант…» Нет, слабо… «Никак не могу взять в толк, как это вы позволили себе в заметке, которую вам, как обычно, по дешевке состряпали бывшие уголовники, выдавать мне аттестат…» Или что-нибудь в этом роде… и далее: «Вам не удастся просунуть свое свиное рыло между Менестрелем и мной…» В процессе писания все станет на место… Поль Дени был великий мастер сочинять такие письма. Они вызывали к жизни целые катастрофы, потасовки. Поль уверял, что обожает это занятие. На самом же деле ненавидел всей душой. Но надо поддерживать свою репутацию. На этот раз мысль о схватке была Полю скорее даже приятна. Все-таки развлечение. И потом этот тон вояк, ветеранов войны, усвоенный в «Ла Канья», был ему омерзителен. Мошенник Фукс! Позвольте, мне что-то о нем говорили в «НРФ»![16] Будто Фукс выдавал чеки без обеспечения, подделывал подписи… Ему удалось выпутаться только с помощью Галлимара, потому что, если верить слухам, тот всегда питал слабость к жуликам… И вполне закономерно, что именно такие люди позволяют себе обрушиваться на Менестреля. Подумать только! Что ему рассказывала о Фуксе Береника? То, что Береника знакома с Фуксом, было чистейшим безумием. Только в Париже могли происходить такие удивительные вещи.

А где же я найду пятьсот шестьдесят пять франков? Взять разве и послать Русселю счет от зубного врача? Может, он заплатит. А я ему подарю небольшой рисунок Кислинга, он у меня где-то валяется… не думаю, чтобы он слишком интересовался Кислингом… но все-таки будет удобнее.

— Эй! Эй! Можно к вам подняться?

На темной лестнице у Фрэзов затопали огромные ботинки Арчи, затем на повороте показался сам Мэрфи; перегнувшись вниз, он крикнул: «Поль!» с такой американской растяжкой, что всякий раз Поль Дени, природный француз, начинал сомневаться, его ли зовут, или кого-то другого.

— Do come up, Buddy. Лезьте к нам, Поль!

Молли курила трубку, лежа ничком на софе, подсунув под себя все подушки, голову она повязала полотенцем, а рядом с ней, среди груды наваленных книг, стояла рюмка и чашка кофе; она усердно читала объявления в газете «Энтрансижан». На столике и прямо на полу красовались грязные тарелки: очевидно, Мэрфи только что кончили обедать. По комнате ходили клубы дыма и пахло жареной рыбой.

— Вы завтракали? Did you really?[17] Берите сами. Никаких хлопот вы нам не доставите…