Орельен. Том 2 - [48]

— Что же это такое, — негодующе загремел он. — Почему мы здесь торчим, а? Это, должно быть, Кокто для смеха подстроил! Ты нас выставил на всеобщее позорище! Да, да, на позорище!

Из-за плеча Менестреля выглядывал тот самый толстячок, что еще так недавно разгуливал с Полем Дени. Это и был Фредерик, второе «я» Поля, маленький, кругленький, с выпученными, как у рака, глазами. Поль протестующе воздел к небесам руки. Звонок, объявляющий о начале спектакля, и в неестественном свете фонарей — толпа знакомых друг с другом мужчин и женщин, журналисты, словом, так называемый «весь Париж». У входных дверей раздался скандированный крик. Слов, однако, нельзя было разобрать. Но по команде Менестреля его молодцы снова дружно крикнули что-то. Сам Менестрель свирепо размахивал тросточкой, чуть не задевая опаздывающих зрителей. Кашне бурно развевалось по ветру. Его дружки выкликали что-то хором. И вместе с ними надрывал грудь Поль Дени.

— Что это они кричат? — спросил портной Шарль Руссель у миссис Гудмен, с которой он столкнулся у входа.

— Представления не имею. По-моему: «Да здравствует Бодлер!»

— При чем тут «Да здравствует Бодлер!»

— А я почем знаю?

— Несчастный Бодлер, — вздохнул портной, — хорош бы он был в этой компании. Впрочем, такова молодость… вот именно… вот именно…

Внезапно раздался невообразимый шум. Люди бросились врассыпную. На площади началось столпотворение. Группе Менестреля пришлось отступить под неожиданным натиском полиции. Кто ее вызвал? Никто, мало ли кто. У театрального подъезда показался контролер во фраке. Дени несся как вихрь и чуть было не сбил с ног Русселя. Портной испуганно схватил его за локоть.

— Ах, это вы, молодой человек? Да что это с вами? — В свалке Поль заработал здоровый синяк, из носа у него текла кровь. Руссель не мешкая потащил его за собой в маленькое кафе напротив театра.

Остатки армии Менестреля вели на площади бой. Руссель взглянул на Дени с оттенком восхищения. Поэт задыхался, в драке с него сорвали воротничок, на галстуке расплывались пятна крови.

— Такова молодость… вот именно… вот именно… Вы не согласились бы написать для меня небольшую заметочку о сегодняшнем вечере… для моего книжного собрания, согласитесь, вечер довольно-таки любопытный… вот именно… вот именно… У меня как раз имеется рукопись этой пьесы… я приобрел ее у Кокто. Вот я и переплел бы пьесу вместе с вашей заметочкой… Это представляло бы значительный интерес… вот именно… вот именно…

Поль Дени исправлял погрешности туалета. Он заказал рюмку коньяку. Вдруг ему в голову пришла какая-то мысль, и он круто повернулся к своему собеседнику:

— Мосье Руссель…

— Что, голубчик?

— Мосье Руссель, сейчас я переживаю странный, удивительный период… я вас не искал… но поскольку вы здесь… то…

— Ну?

— Вы можете оказать мне очень, очень большую услугу. Так вот, мосье Руссель, я влюблен.

Лицо портного выразило живейшее внимание.

— А не сесть ли нам с вами по-настоящему? Вот сюда… Ну, выкладывайте вашу историю…

По площади торжественно проследовали полицейские, уводя с собой двоих демонстрантов. Один из них был тот самый толстячок с выпученными глазами, композитор Жан-Фредерик Сикр, закадычный друг Поля.

LXI

— Но это же просто изумительно! — воскликнула Диана.

Светло-серый мех на редкость шел к ней, манто было распахнуто, и присутствующие могли любоваться очень скромненьким черным платьем с букетом пармских фиалок у пояса. Шляпка замысловатого фасона была надвинута на одну бровь. Шельцер явно гордился своей дамой. Особого желания посетить «Косметический институт Мельроз» он не имел, но чего не сделаешь ради удовольствия Дианы.

Посетителей встречала мадемуазель Агафопулос: это Мэри устроила ее здесь в качестве помощницы. Зоя категорически отказалась вернуться в Грецию, вопреки настойчивым требованиям папаши, после чего последний перестал высылать ей деньги, а раз нет денег — надо работать, а где и кем работать, скажите на милость? Гречанка, казалось, представляла собой ходячий каталог продукции, выпускаемой институтом: синяя тушь — на веках, черная — на ресницах, пудра цвета загара — на щеках, кроваво-красный лак — на ногтях. Однако все эти косметические ухищрения, увы, не уменьшали длину ее башнеподобного носа, не могли скрыть торчащих костей. И все же, в конечном счете, гречанка в розовом платье, похожем на больничный халат, с вуалью, спущенной на лоб (точно в таких же туалетах щеголяли продавщицы, поджидавшие покупателей в зале), выглядела вполне шикарно, благопристойно, — словом, так, как того требовала обстановка.

Косметический институт занял свободное помещение на Елисейских полях, одно из тех приносящих несчастье помещений, что вдвое превосходят по высоте потолков обычные парижские квартиры и где сначала меняют обшивку стен и лепнину, а потом весь дом сдают под банк, который обычно терпит крах. По широкой до монументальности лестнице, пролегавшей между несколькими лифтами, упрятанными в резных деревянных клетках, вы попадали на круглую площадку с серыми лепными украшениями, с бархатными лиловатыми портьерами и с зелеными креслами — все это работы Поля Ириба, который вдобавок украсил пространство над дверями произведениями Жуана Гри, купленными на распродаже Канвейлера (Пикассо шел по чересчур высоким ценам!). Отсюда на три стороны выходили три салона с балконами на Елисейские поля, а за ними — комнаты, расположенные вдоль коридора, где, сняв перегородки, устроили контору, бухгалтерию и т. д. По узенькой внутренней лесенке подымались в помещение, которое Зоя именовала «клиникой», — иначе говоря, во второй этаж, где и находилось, по сути дела, сердце института: вылизанные до блеска кабинеты (кругом никель и роспись) — для массажа, лечебной гимнастики, парикмахерская, косметички и целая стайка маникюрш, кабинет для вибрационного массажа и паровых ванн, всего не перечесть. Этажом ниже, как видите, — администрация… Само собой разумеется, на эту часть не распространялась роскошь, с какой отделывали салоны, и экономии ради помещение осталось без переделок, таким, как оно было при прежних владельцах — полосатенькие обои, коричневые карнизы, более того, с целью придать конторе деловой стиль поставили ширмы из желтой промасленной бумаги, возвели перегородки, не доходящие до потолка. И здесь тоже были женщины-служащие, но совсем иного типа, с ненакрашенными губами, в серых блузах, с целым частоколом булавок на отвороте жакета, с карандашом за ухом, и приказчики, хлопотавшие возле груды пакетов и коробок с факсимиле Розы, увеличенным в десять раз.