Орельен. Том 2 - [16]

Орельен тихонько заплакал.

— Значит, дядя, она запретила ей писать, запретила звонить по телефону, запретила видеться? А она ведь знает, что я ее люблю, и вовсе не хочет, чтобы я перестал ее любить…

— Больше всего на свете она как раз этого и боится… что ты ее перестанешь любить…

— Чего же она тогда от меня хочет? Но ведь она приходила сюда! Господи, я просто болван. Сказала мадам Дювинь, что еще зайдет…

— Возможно и зайдет…

— Возможно? А могу я, по-твоему, жить в состоянии такой неуверенности?

Блез с любопытством, с нежностью взглянул на Орельена и удивился: до чего же не похож этот Орельен, что-то бормочущий, что-то выкрикивающий, непричесанный и неодетый, на обычно сдержанного и корректного Лертилуа. Странная все-таки штука любовь! И он повторил:

— Я, сынок, не собираюсь давать тебе советов, но выслушай меня хорошенько… Не тех женщин бойся, с которыми спишь, а тех, с которыми не спишь: от них все беды…

XLVIII

Нет ничего страшнее ожидания. Разве что совсем не ждать. Теперь Орельен не знал, что делать — ждать Беренику или не надеяться больше. Было бы ошибкой забыть о миссии дяди Блеза, но нельзя не согласиться, что такие факты, как визит Береники, присылка маски, прямо противоречат этой миссии. Как, как разобраться во всем этом? Орельен буквально задыхался. Отныне его тяготило одиночество, но и мечтать он разучился, не желал видеть людей. Одни глубоко равнодушны к его переживаниям, толкуют о чем-то своем… будто с луны свалились, но и с другими не легче, — ничто не было так противопоказано Орельену, как разговор по душам, это героическое лекарство против несчастной любви. Впрочем, кому бы он мог поверить свою печаль? Друзьям… да есть ли у него друзья? Нельзя же, в самом деле, избрать для дружеских излияний Эдмона Барбентана, особенно в данной обстановке… или Шарля Гонфрея, или Жака Шельцера… На какое-то мгновение он подумал было о своем бывшем патроне, об адвокате Бержетте. Промелькнула даже мысль о Фуксе, дальше, что называется, ехать некуда. Правда, есть еще женщины… Диана или Мэри… Почему бы не избрать их своими наперсницами? Один вид телефонного аппарата способен ввести в соблазн. Дианы не оказалось дома. Ах, правда, она теперь с Жаком… Мэри он звонить не стал, не особенно-то он верил в ее способность хранить чужие тайны; она явно предпочитала ему Эдмона.

Если бы сейчас была весна, он тут же укатил бы за город, все равно куда, лишь бы ходить, карабкаться по горам, затеряться в одиночестве. Но на дворе было холодно, грязно, хмуро. Как убить время, как прожить эти непереносимо тяжелые дни, которые должны наступить и медлят наступить? Одно было бесспорно — он не мог теперь переносить своей двухкомнатной квартирки, унылого своего жилья, книг, которые никак не читались, отупляющей игры огня в камине, однообразия домашней обстановки, ежедневных гастролей мадам Дювинь, а особенно, а прежде и больше всего, этой белой маски, посмертного слепка, зловещего напоминания об умершей любви… Однако он боялся выходить из дому: а что, если произойдет невозможное?.. Ну и пусть! Пусть случится самое худшее, пусть случится любое, только бы всему конец! Впервые в жизни Орельен с той пронзающей остротой, которой достигают чувства в момент пробуждения, в самые последние мгновения сна, впервые ощутил он предельную пустоту существования. До сих пор он полагал, что чем-то занят, что достаточно ловко обманывает смерть, что бездельником выглядит только в глазах дураков. Он виделся с людьми, с удовольствием слушал их разговоры, с удовольствием осуждал наш безрассудный мир, сам принимал участие в его суетной возне, стараясь вникнуть в его драмы, делить общие утехи… Были у него приключения, встречи, равноценные открытиям… Время от времени он отправлялся путешествовать, успевал вдохнуть на просторах глоток свободы; он был опьянен темным и слепым существованием мирных лет, если только это был мир, а не потаенная война. До чего же пустопорожним и никчемным казалось ему сейчас это дилетантское существование! Он не хотел ничего. Даже солнца, даже тепла. Что же такое произошло? «Одна ушла, и сразу мир — пустыня…» Эти ламартиновские строки, связанные с воспоминанием о Шарле Гонфрее, овладели им как приступ гнева. Неужели он так одинок? Конечно, он мог в любой день получить приглашение на обед от четы Гонфрей… Но вспомнил молодую супругу Шарля, вечные разговоры о бирже и акциях. Шарль непременно спросит его, почему он, Орельен, до сих пор не приобрел себе «Мексикен игл» или что-нибудь в этом роде. В конце концов он мог бы стерпеть присутствие только одного человека — доктора Декера. Оба они одинаково несчастны, и он и Джики. Но при мысли о том, как оба они, сойдясь, начнут хныкать, он содрогнулся: нет, нет и еще раз нет! Вдруг ему подумалось о Декере с отвращением, с явно несправедливой жестокостью. Эта медузья любовь… Все принимать… все терпеть! Он старался не видеть эту черную топь. Только не это!

С удивившей его самого внезапностью он решил одеться, будто ему предстояло идти на званый вечер. Заметив, что не брит, Орельен прошелся бритвой по подбородку. В трехстворчатом зеркале он поймал свой взгляд. Бог знает на кого он похож! Белки глаз испещрены тоненькими красными прожилками, веки лиловатого оттенка, на висках проступил пот. Орельен припудрил лицо, чего никогда не делал.