Орельен. Том 2 - [108]

— Даже не смейте думать, — надрывался Люсьен, — никуда вы не пойдете! Не пущу! Да бросьте, бросьте. Пускай денщик сходит за вашими вещами…

— К тому же капитан не совсем здоров, — добавил Фенестр.

И тут началось… Старая дама тоже вмешалась в разговор и потребовала, чтобы немедленно приготовили теплую ванну… Все вокруг покрылось какой-то желтоватой испариной. Аптекарь заметил, что бисквиты съедены.

— Боже мой! И мы вас так принимаем! У меня есть мараскин… да! да! но, может быть, в вашем состоянии лучше арманьяк? А, доктор? Что вы на этот счет скажете? Арманьяку? Чудесно, но сами-то вы, надеюсь, здоровы? Сейчас пойду за арманьяком, ты, Гастон, проведи мосье Лертилуа в желтую комнату, кто-нибудь из этих господ предупредит вашего денщика.

Сержанты вскочили. «Я!» — «Нет я!» — и снова опустились на стул. Спорить было явно бесполезно. В конце концов Орельену мучительно хотелось лечь в постель, вытянуться как следует. Он пошел за Гастоном, раз уж, кроме Гастона, его некому было проводить. Тяжелые темные занавески смягчали яркий дневной свет, квартира была обставлена в так называемом «сельском» стиле, многочисленные горки забиты фарфором, и на всех стенах — тарелки. Ах, да. Ведь аптекарь коллекционирует тарелки. По дороге Гастон пытался тоном гида давать объяснения, обратил внимание гостя на два-три наиболее ценных экземпляра. Впрочем, довольно бегло. Просто лишь для того, чтобы опередить хозяина дома, испортить его будущий рассказ. Орельен почти не слушал. Он шел по квартире Береники с чувством странной, почти непонятной растерянности. Все было одно к одному: слишком новые обои, во всем — влияние магазина «Труа картье», мебель в стиле «псевдомодерн», на каждом шагу бросалась в глаза та простота, которая хуже воровства, впрочем, попадались некоторые безделушки сами по себе очень и очень недурные, но как ансамбль все было ужасно. Орельен почему-то чувствовал себя великаном в этих комнатах, а ведь они были не ниже и не меньше, чем в обычных квартирах. Возможно, виной тому были его огромные грязные ботинки. Сделай он одно неловкое движение, — думалось ему, — и все разлетится вдребезги. Удивительное чувство: находиться здесь в разгар войны, когда еще сегодня утром они ползли с обозом, а разведка доносила о продвижении неприятеля. Немцы в P.! Страшно, как в кошмаре. Пока они еще не в Р., но кто поручится… Гастон открыл дверь, и они вошли в желтую комнату.

— Располагайтесь, господин капитан, как дома. Если вам что-нибудь понадобится… Не стесняйтесь… Мадам Морель нам не простит…

Отведенная Орельену желтая комната выходила на угол — одно окно на главную улицу, другое в переулок — и помещалась непосредственно над аптекой. На стенах — книжные полки, энциклопедия Кийе… Тахта, превращенная в постель… Глубокие кресла, обитые желтым бархатом, с наброшенными на спинку вязаными салфеточками. Гастон открыл еще одну дверь, за ней помещалось что-то вроде туалетной комнаты, в стенном шкафу стоял таз для умывания; Гастон повернул сначала один, потом другой кран, чтобы показать, как нужно орудовать ими, затем завернул оба крана. Вода из водопровода — какое блаженство! Лертилуа снял портупею. И сунул голову под эту струю свежести. Гастон следил за его манипуляциями.

— Господин капитан!

Чего от него хочет этот желтолицый заморыш? Усиленно растирая себе шею, Орельен вопросительно оглянулся. Гастон запинался на каждом слове, как заигранная граммофонная пластинка:

— Господин капитан… Простите, что я вмешиваюсь не в свои дела, но… Вы так неожиданно попали к нам и не знаете… Я хотел бы вас предупредить ради Берени… ради мадам Морель, то есть.

— Слушаю вас, — буркнул Орельен, втягивая ноздрями воду. Только сейчас он заметил, что у Гастона довольно красивые глаза, глаза преданного пса, и на левом белке — красное пятнышко.

Гастон непринужденно опустился в желтое кресло и скрестил свои длинные ноги. Заметив, что одна брючина всползла кверху, приоткрыв перекрученный носок, он оттянул ее книзу и заодно погладил свою волосатую икру. Чтобы удобнее было говорить, он нагнулся. На правом плече рубашки в зелено-лиловую клетку по белому фону Орельен заметил метку прачечной.

— Прежде всего вам надо знать, — доверительно начал Гастон, — что Морель и его жена уже много лет чужие друг другу… Вы ведь видели Жизель, она стажерка в аптеке, понимаете?

Он кашлянул.

— Это меня не касается, — сухо заметил Орельен.

Гастон махнул рукой.

— Конечно, конечно. Но вам необходимо быть в курсе дела. Вы сейчас увидитесь с мадам Морель, она только на минутку вышла… и если вы не будете в курсе дела, одно неосторожное слово с вашей стороны может все загубить…

Гастон сделал вид, что не замечает протестующего жеста Орельена, и повысил голос, чтобы не дать тому возможности возразить:

— Целых двадцать лет Береника живет воспоминаниями… Понимаете? Нет? Вы — ее жизнь, вы были всей ее жизнью…

— Как глупо! Зачем вы мне это говорите?

— Однако это так. Поэтому-то вам и необходимо все знать, прежде чем вы с ней встретитесь. Когда вся жизнь женщины…

Все это трудно было понять сразу. Орельен присел на край кровати и, сам не зная почему, с любопытством поглядел на рельефный узор желтого покрывала. Ноги болели, и он с трудом расшнуровал ботинки. Ботинки упали на пол один на другой, странно живые, похожие на две скрещенные руки. Лертилуа с наслаждением расправил ноги, затекшие в тяжелой обуви, потом погрел в ладонях сначала одну, потом другую ступню и с сокрушением взглянул на свои пыльные, грязные носки. Ему хотелось лечь. Но Гастон продолжал говорить: