Орел смотрит на солнце - [75]

В концовках поэмы «Лесная топь», повести «Капитан Коняев» и романа «Бабаев» Сергеев-Ценский исключил все лишнее и случайное, что являлось следствием прежней недостаточной политической зрелости писателя или эстетических заблуждений. Последнее относится к главе «Безстенное» из романа «Бабаев». Глава эта, очень похожая на неудачную импрессионистическую поэму «Береговое», была слишком очевидным диссонансом в реалистическом романе, идейно и художественно полнозвучном и четком. В «Капитане Коняеве» появился новый герой — революционно настроенный морской офицер Калугин.

Сергей Николаевич до конца жизни стремился улучшать свои произведения, дополняя их новыми главами, эпизодами, штрихами, изымая все то, что теперь ему казалось неудачным. В 1951 году Ценский написал небольшой роман (первоначально он назывался повестью) «Утренний взрыв». Этот вариант был опубликован в журнале, а также в девятом томе собрания сочинений и в различных сборниках, изданных до 1956 года. Но вот в 1957 году в Крымиздате вышел в свет второй том «Преображения России». В нем второй вариант «Утреннего взрыва» был дополнен восемью совершенно новыми главами. Да какими главами! Писатель значительно расширил и углубил идейное звучание романа. Отчетливее вырисовывается революционная атмосфера в Севастополе и на Черноморском флоте, ярче выписана фигура передового флотского офицера Калугина, связанного с революционерами. Еще сильнее прозвучали антивоенные мотивы, вера в грядущую революцию. Устами Сыромолотова-старшего писатель говорит: «Неужели двух лет такой войны недостаточно, чтобы даже и глухонемые заговорили? Заговорят, заговорят, я чувствую! У нас с тобой в семействе одном сразу две смерти, а посчитай, сколько таких семей на всю Россию!.. Да ведь и не одних только людей съедает фронт, — он все съедает. И людей, и лошадей, и машины, — там все и всех надо кормить, а кто же в окопах сидит и погибает? Те, кого кормильцами зовут… Разве такая небывалая война может окончиться ничем? Не-ет, не может, не-ет! Большие причины рождают и большие следствия…»

Образ Сыромолотова-отца в новых главах засверкал, дополненный новыми штрихами. Здесь читатель больше узнал о прошлом Сыромолотова, о его первой жене — матери Ивана. Но главное — развита и углублена линия Сыромолотова-художника, — сближение с жизнью, с действительностью благотворно сказалось на его мировоззрении и творчестве, ускорило его эволюцию в сторону передовых общественно-политических идей. Взрыв на флагмане Черноморского флота «Императрица Мария» произвел на него сильное впечатление, заставил задуматься и над теми вопросами и проблемами, которые он хотел выразить в своей картине «Демонстрация перед Зимним дворцом». Во взрыве «Императрицы Марии» ему виделся взрыв русской монархии. Картина «Демонстрация» отошла на второй план… Не «демонстрация», а «взрыв» — в этом основном нельзя уж было теперь сбить с позиции художника. И ему вдруг захотелось написать новый триптих, — не картину, а именно триптих, — и не аллегорически загадочный, как «Золотой век», а вполне конкретный и всем ясный, где «зритель должен увидеть воочию — горит не что-то и где-то, а вот: эта огненная стихия охватила огромный дредноут, красу, мощь и гордость военного флота».

Художника захватывало не только символически глубокое звучание триптиха, захватывали большие живописные возможности в создании волнующего, драматически напряженного образа. «Это пламя, — говорил он Наде, — надо сделать так, чтобы зритель даже и подходить близко к картине боялся бы! Чтобы он на почтительном расстоянии держался, а иначе… иначе зачем же это и огород городить?.. Нужно, чтобы зрителю в двадцати шагах от картины было бы уже жарко так, чтобы он пиджак с себя снял!..»

В новых главах Сыромолотов достигает порога революции, которую он готов воспеть. «Теперь мне, художнику, видно: назревает взрыв! Не на «Марии» только, а всероссийский!» Он говорит, что и матросы, и солдаты, и все честные люди будут кричать: «Долой войну! А это значит — долой всех, кто эту войну затеял и кто, как Колчак, стремится в ней проявить свои так называемые таланты! Свой талант он, Сыромолотов, готов поставить на службу народу, а не на службу царям и прочим сильным мира сего, о которых он с презрением говорит: «Эти всякие честолюбцы и карьеристы, они на том и стоят, что художники должны все гуртом, сколько их есть, писать их портреты, а поэты, все, сколько есть, в стихах их славословить! Ты знаешь, сколько поэтов во Франции написали стихи на рождение сына Наполеона?.. Не знаешь? Тысяча триста! Вон сколько нашлось тогда негодяев во Франции, найдет и Колчак для себя и поэтов и портретистов, только я не попаду в их число».

После опубликования первой редакции «Утреннего взрыва» Сергей Николаевич получил много писем читателей, среди которых оказались очевидцы взрыва дредноута «Императрица Мария» в 1916 году. В ноябре 1955 года в Алушту пришло письмо из Тбилиси от врача М. Муджири, который служил на «Марии» и во время взрыва находился на корабле. Он был в числе немногих, оставшихся в живых. Со всеми подробностями описывал М. Муджири, как произошла эта катастрофа. Кое-что из сведений очевидца Сергей Николаевич использовал в новой редакции «Утреннего взрыва».