Орел смотрит на солнце - [74]

Не все здесь бесспорно. Но для нас важно одно, что автор многотомных эпопей пришел к выводу о необходимости выработать более лаконичный стиль художественной прозы.

Ценский всю жизнь совершенствовал свое художественное мастерство. Он был страстным поборником чистоты языка и высокой художественности нашей литературы. Незадолго до своей смерти в одном из писем, адресованных автору этих строк, он писал: «И было б еще лучше, если бы в «Москве» (в журнале «Москва». — И. Ш.) был открыт отдел «Художественное мастерство». Для этого отдела я мог бы написать статью о «Ревизоре» объемом в лист. Нужно установить необходимые нормы художественности письма, чтобы наша беллетристика могла иметь ориентиры, а то для нее всякий Н. — художник слова. И чем же отличается один советский писатель от другого, как не художественностью письма, поскольку идеология у всех одна и иною быть не может?»

Эволюция в творчестве Ценского — это движение от критического реализма к реализму социалистическому под благотворным влиянием идей революции и коммунистического строительства. В советское время Сергей Николаевич критически и объективно пересмотрел все им написанное до 1917 года и в первые годы советской власти. В ряд своих произведений маститый писатель внес немало существенных поправок и дополнений. Имеется несколько редакций «Лесной топи», «Бабаева», «Пристава Дерябина», «Утреннего взрыва», «Капитана Коняева» и др.

Молодой юрист Дмитрий Кашнев, призванный на военную службу в чине прапорщика, сразу же оказывается в армейской среде «чужеродным телом». Тупость и попойки офицеров, бессмысленная муштра и издевательства над солдатами удручающе действуют на мягкую впечатлительную натуру «сугубо штатского» человека. Все ему здесь мерзко. Но возмущается он про себя, потому что он не способен ничему противиться. Пристав Дерябин спаивает его — и он пьет, пьет через силу. Дерябин просит его спрятать университетский значок, потому что Дерябина это «по рукам-ногам вяжет, бесит». «Кашнев представил, как позапрошлой ночью в двух шагах в Дерябина стреляет студент, и понял что-то; пожал плечами и медленно отстегнул значок, повертел его в руках и положил в боковой карман».

Сделал это Кашнев не без некоторой внутренней борьбы, но все-таки сделал. Правда, «Кашневу стало тесно, трудно и жарко, и еще было ощущение такое, как будто кого-то он предал, но тут же прошло это».

Кашнев — безвольный интеллигенток. И вдруг в самом начале повести мы видим, как Кашнев бросает в лицо своему ротному командиру: «Капитан! Солдат не бить!» Собственный поступок Сергей Николаевич приписал своему герою. Протест из уст Кашнева прозвучал неубедительно, противоречил логике характера Кашнева. Критика этого не заметила, но заметил сам автор. И уже после революции Сергей Николаевич исключил из «Пристава Дерябина» весь эпизод стычки прапорщика Кашнева с капитаном Андреевым.

Зато этот же эпизод был использован писателем в романе «Зауряд-полк». Там другой прапорщик — Ливенцев — кричит ротному: «Капитан! Солдат не бить!» Там это вполне уместно, естественно и логически оправдано: Ливенцев совсем не то, что Кашнев, хотя внешне их жизненные пути вроде бы схожи. У Ливенцева и Кашнева разные характеры, и потому по-разному ведут они себя в одних и тех же обстоятельствах.

Так получился второй вариант «Пристава Дерябина», опубликованный в 1955 году во втором томе собрания сочинений Сергеева-Ценского.

Однако и в новом варианте портрет Кашнева показался писателю незавершенным, а характер его не совсем ясным, вернее — неполным. И уже после выхода из печати второго тома собрания сочинений Сергей Николаевич продолжает работать над образом Кашнева, дописывает его. К прежним десяти главам «Пристава Дерябина» прибавилось еще девять глав. Дерябин снова встретился с Кашневым, но теперь писатель больше внимания уделял не Дерябину, фигура которого в «Преображении России» получилась достаточно объемной, а Кашневу.

По прихоти Дерябина Кашнев был послан в Маньчжурию, в действующую армию, где он окончательно «потерял ощущение радости к жизни», попал в госпиталь. «Его не оживили даже доходившие в госпиталь вести о революции». После войны он омещанился и забыл о всех благородных порывах юности. Теперь он откровенно признавался своей жене, такой же мещанке, как и он сам: «Я не герой, конечно… Я самый обыкновенный средний человек, акцизный чиновник. Больше никуда я не пригодился в жизни…»

Так завершен портрет Кашнева, типичного мещанина, русского либерала, для которого весь мир в конце концов вмещался в квартире из четырех комнат. Бескрылый и бесполезный для общества, он появляется, как бабочка-однодневка, в последнем романе — «Весна в Крыму». Появляется ничуть не изменившимся. Не раскачала его и Февральская революция. Когда-то честный и порядочный, Митя Кашнев стал теперь просто «линялым человечком». У него, оказывается, и стремлений никаких в жизни нет, он существует, как червь. Ни самолюбия, ни чувства собственного достоинства уже не осталось. Когда-то Кашнев ушел от Дерябина оскорбленный и «гордый». Так заканчивались первая и вторая редакции «Пристава Дерябина». В третьей, расширенной, редакции Кашнев снова, как и прежде, сидит в гостях у противного ему Дерябина, нехотя пьет водку и слушает «философию» этого столпа монархии. «Зачем человек на свете живет? — Только за тем, чтобы когда-нибудь стать генералом. И вот я-то им стану», — говорит самоуверенный Дерябин. Он доверительно сообщает Кашневу свои мечты: сделаться приставом столичной полиции и жениться на графине. А Кашнев даже мечтать не смеет о каком то движении. Ему бы удержаться на том уровне, которого он достиг.