Эти слова были сказаны совсем недавно и ещё не выветрились из людской памяти, а самое главное, монголы, строго следуя заветам Чингис — хана, всё ещё оставались единой империей. Но это единение не долговечно и скоро рухнет, и тогда каждый улус будет решать сам свои проблемы, особо не рассчитывая на помощь единоплеменников. А чуть позже улусы вообще начнут между собой кровопролитные войны, но до этих благостных для Руси времён надо ещё дожить!
Через пару часов монгольские послы приехали за моим ответом их Бату — хану.
— Убить их может, государь? — предложил десятник моих телохранителей. — Всё равно миром с ними мы никак не разойдёмся!
Я отрицательно покивал головой. Расшаркиваться с послами я был не намерен, но и убивать послов тоже не собирался. Нам с монголами по соседству не один десяток лет предстоит прожить и волей — неволей придётся как — то обмениваться дипломатическими миссиями. Это просто азбучная истина, если не будут общаться дипломаты, то значит обязательно за дело возьмутся военноначальники и будут решать все вопросы привычным им силовым, кровавым способом. Сейчас, конечно, никакая дипломатия не спасёт нас от боевых действий, нынешний разговор с послами должен стать хорошим заделом на будущее.
Монголы гордо восседали на своих приземистых, но очень выносливых и неприхотливых лошадях. На них были одеты длинные кафтаны с меховой подложкой, расшитые цветными затейливыми китайскими узорами из шёлковых полосок и золотистых ниток. Головными уборами им служили практичные и одновременно шикарные меховые собольи шапки. А из — под шапок у них, ниспадали сплетённые чёрные косы. У каждого посла, как у славянских замужних баб, было по две косы. Эта причёска вызывала у всех встречных русских ехидное зубоскальство, мои телохранители не стали исключением.
— Кто этих чувырл, интересно, замуж взял?! — захрюкали от смеха бойцы, стоило им поближе рассмотреть подъехавших монголов.
— Слепцы — кто ещё! У этих — то, посмотри, с глазами совсем плохо, а у ихних мужей, они, видать, вообще закрылись! — поддержал смех товарища какой — то остряк. К всеобщему веселью присоединились корпусные воеводы, что меня напрочь вывело из себя.
— А ну смирно! — повернув шею, я прикрикнул на развеселившихся не в меру телохранителей. — Слышали пословицу — «хорошо смеётся тот, кто смеётся последним»? — Вот и помалкивайте до поры, до времени! А то, как бы вашим жёнками плакать не пришлось! Весельчаки хреновы! Или вам Калки, Рязани и Коломны мало показалось? Мы и так уже достаточно вороньё с волками попотчевали русским мясом!
Со своим страстным спичем я обращался к телохранителям, но за глаза вразумлял, в первую очередь, воевод. Первые, удачно для нас закончившиеся боестолкновения, слишком уж настроили их на оптимистичный лад. Разоружённые охраной монголы вскоре вплотную подъехали. Бодро соскочив с коней, они на своих кривых ногах приняли на снегу смешную, раскоряченную позу. Но после моей отповеди никто из окружения не то, что смеяться — пискнуть не посмел, даже тени улыбки не пробежало ни по одной физиономии.
Монголы, своими диковатыми лицами со скошенными глазами, внимательно разглядывали всё вокруг себя. Они всматривались не только в моё лицо, но и подмечали настрой и, как мне показалось, в целом умственное развитие, если можно так сказать, моего окружения. Я сделал такой на первый взгляд парадоксальный вывод, внимательно отслеживая заинтересованные, оценивающие взгляды, что послы из-под тишка бросали на моих воевод. Они словно пытались понять, что собой представляют мои военноначальники. Кто они — этакие рубаки или вдумчивые, хитрые стратеги, что от них следует ожидать — прямого, дробящего удара или полководческих уловок и хитростей. Только теперь до меня дошло, что зря я пригласил на этот разговор своих корпусных воевод. На дуболомов никто из них уж точно ни в профиль, ни в анфас не походил. Ну, да теперь поздно метаться, смирившись с просчетом, я невозмутимо продолжал вести беседу, с заранее предсказуемым финалом.
— Джихангир объединённого монгольского войска, внук «повелителя вселенной» Чингис — хана, сын славного Джучи, хан Батый тебя вопрошает, — важно и невозмутимо вещал через переводчика — булгарина глава посольской делегации. При последних словах он сделал мхатовскую драматургическую паузу.
— Пошто ты, великий князь Владимир Смоленский, пришёл сюда и напал на своего союзника джихангира Батыя? Ведь всем известно, что суздальские князья твои враги. А как гласит восточная мудрость «враг моего врага — мой друг»!
— Мои враги — монголы, вторгшиеся в русские пределы! — жёстко, однозначно и без всяких двусмысленностей ответил я.
— Но ведь прошедшим летом ты говорил по — другому! — начал монгол обвинительным тоном. — Ты, помнится, высказался, что не будешь против, если хан Батый повоюет твоих русских ворогов. Как же так!? У тебя, великий князь, летом одно мнение, зимой — другое? Оно не постоянно и меняется как времена года? Тогда чего же стоят твои слова?
— Хорошо, я тебе отвечу, и на этом закончим наш разговор, ибо он ни к чему не приведёт, говорить за нас будут клинки и стрелы.
