Орда - [9]

Я впервые вышел в город. Здешние обычаи меня весьма удивили. Из батюшкиных атласов и книг я искренне уверовал, что Тобольск – это один из губернских городов Российской империи. Однако на большинстве церковных куполов виднелись раскольничьи кресты. А на мечетях, которых в городе тоже было немало, – полумесяцы. Из них часто слышалось многократное «Алла-a!». По дороге мне встретилась только одна наша православная церковь и одна синагога.

Дома в Тобольске, в центральной его части, были построены из круглых бревен и в два этажа. Улицы в городе были широкие, но без тротуаров. Поэтому местные жители прогуливались прямо по обочинам. Здесь я не увидел ни одного городового, ни одного солдата, ни богато разодетых барышень, ни галантных молодых людей в европейском платье. Да какое там европейское платье! Ни одной шинели, ни одного парика, ни одного гладко выбритого мужского лица! Сплошные бороды. По виду ни за что не поймешь, сколько лет прохожему. Морда вся щетиной заросла: вот и гадай. Это, может быть, еще не женатый юнец, а может статься, что и пожилой отец многочисленного семейства. Одеты все поголовно в шубы. Только по меху, из которого шуба сделана, и можно определить, к какому сословию принадлежит тот или иной прохожий. Овчинные шубы и полушубки – это, понятно, народ простой: ямщики, охотники и дворовые люди богатых господ. А вот те, что в соболях и куницах, видать, бояре знатные.

– Вон княгиня Урусова покатила на санях, – махнул вслед улетающей тройке Митяй. – Надо бы и к ней заглянуть. Она тоже в родстве с Василием Афанасьевичем. Но сперва к Морозовым. Это его любимое пристанище. Потом к Хованским. А ежели и там горемыку не найдем, тогда к Урусовым.

– Постой-постой, дядя Митяй, – не выдержал я и спросил старого казака: – Так это же знаменитые фамилии бояр-старообрядцев. Их же всех в Сибирь выслали, на каторгу…

Митяй ухмыльнулся в бороду и ответил лукаво:

– Это у вас в антихристовой России – каторга, барчук. А у нас в Московии – Жизнь.

Я задумался над его словами и почти перестал смотреть по сторонам. Местные красотки мой взор не пленяли. Они все кутались в большие пуховые шали, как турчанки в паранджу. Даже богатые шубы, накинутые на бесформенные сарафаны, не вызывали во мне никаких особых симпатий.

Вдруг из‑за угла выехал отряд всадников. Митяй остановился, как, впрочем, и остальные прохожие, снял с головы свой малахай и перекрестил конников крестным знамением.

– Ордынцы, – уважительно произнес он.

Но, увидев, что я остался в шапке, отпустил мне такой подзатыльник, что шапка сама слетела с моей головы.

– Люди на смерть идут. А ты?.. – казак безнадежно посмотрел на меня и повернулся вслед скачущему отряду.

Воинство это меня заинтересовало. У них не было никакой формы, единой амуниции, даже вооружены были всадники по-разному: кто – кривой татарской саблей, кто – копьем, кто – луком, а были даже такие, у седла которых болталась средневековая булава. Еще мне бросилось в глаза: отряд этот был разнородный. В императорской коннице тоже служили и черкесы, и татары, и запорожские, и изюмские казаки, только у нас каждые из иноверцев держались своего землячества, сколачивались в отдельную сотню или дивизию и подчинялись своему командиру. В тобольской коннице кого только не было: русские, татары, башкирцы, киргизцы. Еще пять-шесть народов, которых я никогда доселе не знал и назвать не решаюсь. На головах у них было черт те что: шлемы, каски, чалмы, папахи, малахаи… Интересные были у них и знамена. На одних – раскольничьи кресты, на других – звезды с полумесяцами, на третьих – христианские кресты, но обвитые полумесяцем. И иконы у них какие-то странные, старые, облезлые, и спаситель на них был изображен по-другому – он очень походил на татарина.

На центральной площади возле Кремля раскинулась ярмарка. Торговали всем: калачами, мехами, медом, орехами, порохом, творогом, ружьями, скотом, кольчугами, сукном, пулями, солониной, саблями, кумысом, пенькой, лошадьми… Здесь же стояли бочки с вином и бутыли с водкой. желающим наливали за серебряные монетки. Пьяных на ярмарке было пруд пруди. Мой провожатый тоже не удержался и махнул ковш медовухи. А мне, подлец, даже не предложил. Хотя я бы не отказался, уж больно не по душе была мне вся эта суета. Особенно после того, что нам довелось вскоре увидеть.

Толпа перед нами странным образом расступилась, образуя круг посередине. В центре его задами друг к дружке стояли две лошади. Между ними в снежной слякоти лежал голый человек. Его руки были привязаны веревками к седлу одного коня, а ноги – другого. На нем была одна лишь набедренная повязка, спереди обильно пропитанная кровью.

– Крест с окаянного снимите, – запричитала стоявшая рядом с нами старушка. – Не мог христианин такого злодейства учинить.

Один из стражников услышал бабкины слова, подскочил к несчастному и сдернул с него кержацкий серебряный крест, оборвав бечевку, на которой тот висел.

Вдруг по толпе прошел гул.

– Царица, царица, царица с царевичем! – зашептали собравшиеся.

И впрямь, взглянув на открывающиеся ворота Кремля, я увидел женщину в золотой парче, выходившую гордо и прямо. Она вела за руку мальчика в такой же позолоченной одежде. Их окружала толпа бояр и стражников. Пройдя на площадь, они поднялись на возвышение, где был установлен трон. Женщина величаво села, мальчик остался стоять, лишь прижался к трону.