Орбинавты - [201]
— Это и без того было ясно. В этом смысле повесть нам ничего не открыла. Мы оба всегда это понимали.
— Ничего подобного! — Лицо ее осветилось новой мыслью. — Мы оба понимали это неправильно. Мы думали, что само наличие дара останавливает процесс старения.
— Так и оказалось, разве нет?
— То-то и оно, что нет. Если бы было так, я бы осталась в возрасте двенадцати лет. Даже нет! Я бы осталась в нулевом возрасте. Потому что дар орбинавта у меня от рождения. В действительности именно применение этого дара, а не просто его наличие оказывает воздействие на организм орбинавта. Да и воздействие состоит не в прекращении старения, а в формировании идеального тела!
— Да, ты права, — признал Пако. — Вот почему ты продолжала расти и после того, как стала применять свои способности. Мы ничего этого не знали. И Мануэль этого тоже не знал, когда жил на острове. Алонсо расшифровал соответствующий фрагмент только в конце тысяча четыреста девяносто третьего года.
— Ты мог это узнать не в двадцатом, а в пятнадцатом или хотя бы в шестнадцатом столетии. Если бы потрудился получить причитающуюся тебе — да и мне тоже, между прочим! — копию рукописи.
— О нет, не начинай снова! — взмолился Пако. — Невозможно выслушивать каждые полвека одни и те же упреки!
С годами, точнее говоря, с веками бывший цыганский беженец из Византии, благодаря природной любознательности, цепкому уму, хорошей памяти и практически неограниченным ресурсам времени, находящимся в распоряжении нестареющего орбинавта, выучил множество языков. Он стал — поначалу просто от скуки — интересоваться развитием наук и искусств, прочитал невероятное количество книг. С XVII по XX век Пако, вероятно, был одним из самых образованных людей в мире. Как и его внучка, прошедшая сходный путь к знаниям.
Но это не всегда было так. Когда Омар предложил сделать для Пако копию древнего манускрипта «Свет в оазисе», где рассказывалось, как развить дар орбинавта, Пако, подумав, что он никогда в жизни не станет возиться с расшифровкой латинского текста, написанного еврейскими буквами, бездумно отказался.
Сегодня подобный довод показался бы Пако смехотворным. У него было достаточно времени и упорства, чтобы выучить любой, даже самый сложный в мире язык и попытаться расшифровать какой угодно документ. Но дело было сделано. Рукописи у Пако не было.
Он уже почти и забыл о ее существовании. В 1506 году, после смерти Зенобии, воспитавшей и Лолу, и Бланку, юная наследница Фуэнтесов покинула пещеры Сакромон-те, где в последние годы обитала их группа, и по настоянию деда переехала к нему в Толедо. К тому времени он больше не примыкал ни к каким цыганским поселениям. В последнем сообществе, с которым он прожил с 1483 по 1502 год, когда пришел с маленькой Лолой, Пако уже почти не мог скрывать своей неподверженности старению. Даже странно, что этот факт так и не дошел до Святой палаты.
После приезда Бланки дед и внучка много лет прожили вместе до тех пор, пока она не вышла замуж. Для того, чтобы прийти к таким же выводам и к такому же образу жизни, который вел Пако, — вечные скитания, смена имени (для чего приходилось подкупать чиновников), а главное, отказ от привязанностей, семьи, детей, — Бланке потребовалось пройти собственный путь.
В первый же год жизни с дедом четырнадцатилетняя девочка высказала пожелание взглянуть на рукопись, фигурировавшую в рассказах деда-орбинавта. Ему пришлось признаться, что когда-то он от нее отказался. Спустя еще лет пять повзрослевшая Бланка, опять вспомнив о рукописи, обратилась к Пако со всей решимостью:
— Мы должны найти потомков Омара и попытаться раздобыть копию «Света в оазисе».
— Почему это так важно? — удивился дед. — Мы оба умеем управлять реальностью. Что такого может нам рассказать этот древний текст? Я понимаю, когда ему придают огромное значение люди, не родившиеся с даром орбинавта, но по наивности полагающие, что его можно развить. Для нас же с тобой эта рукопись сделала свое дело: благодаря ей мы узнали о своих способностях. Что еще она может нам дать?
Бланка, которую уже и тогда невозможно было переубедить хлипкими, но многословными аргументами (Пако называл это ее качество «занудством»), стала загибать пальцы:
— В ней могут содержаться ответы на множество вопросов. Как часто дар передается по наследству? Есть ли какой-нибудь предел глубины ствола, до которого его можно довести постепенным увеличением? Можно ли развить дар до такой силы, чтобы менять события, происшедшие месяц назад, год назад, десятки лет назад? Можно ли менять человеческую историю? Не предлагает ли автор рукописи какие-то неизвестные нам способы увеличения глубины? Что означает странная пульсация в затылке, которую мы оба чувствуем всякий раз, когда меняем явь?
— Для того чтобы вести замечательную жизнь, все эти знания совсем не обязательны, — пытался было возразить Пако, но Бланка тут же его перебила.
— Может ли орбинавт умереть от болезни или от ранения? — добавила она. — Это тоже необязательное знание? Или ты предлагаешь получить ответ личным опытом?
Переспорить Бланку было трудно даже в тех ситуациях, когда она была не права. А тут Пако понимал ее правоту и сопротивлялся скорее по привычке. Кончились эти разговоры тем, что они предприняли ничего не давшее путешествие — сначала в Гранаду, где ни один человек к тому времени не знал, куда делись книготорговец Ибрагим и его внук Али, затем в Саламанку.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.