Орбинавты - [192]

— Когда ты вернешься, Зуимако будет совсем старой.

— Ты вовсе не старая! — рассмеялся он, хотя в сердце что-то укололо. — С каких это пор тридцать три года являются старостью?

— Но я ведь старею, — упорствовала жена. — А ты нет! Когда ты стал моим мужем, я была совсем молодой. А теперь ты моложе меня. Что же будет потом? Твои собственные дети станут старше тебя?

Мануэль не знал, что будет потом. Он, конечно, не сомневался в своих чувствах к родным. Они нисколько не зависели от их возраста. Но как он переживет старение и смерть жены и детей? Мысли об этом были неприятны, однако время шло, и он понимал, что думать об этом все же придется.

— Отец, ты привезешь мне кусок льда? — спросила Росарио-Наикуто.

— Нет, моя дорогая, в дороге он растает и снова превратится в воду.

— Тогда привези мне что-нибудь красивое из стекла.

— Я привезу тебе зеркальце. Ты сможешь видеть в нем отражение своего красивого личика намного яснее, чем в ручье.

— А мне привези меч, как у тебя, — попросил Атуэй.

— Обязательно, Фелипе. Я привезу тебе настоящий рыцарский меч.

— А мне? — пропищал малыш Мабо.

— Тебе я привезу маленькую виуэлу, сделанную специально для детей, и научу на ней играть.

Мальчик не знал, что означает это слово, но все равно очень обрадовался.

— Видите, как те люди машут руками? — Мануэль указал на группу кастильцев.

— Да. Зачем они это делают? — спросила Зуимако.

— Потому что те, кого они любят, находятся сейчас вон в той большой лодке с белыми полотнами, которые мы называем парусами. Люди на берегу машут им руками, чтобы показать своим близким, что будут помнить и любить их и тогда, когда те уплывут вдаль.

— Тогда мы тебе тоже будем махать руками! — воскликнул Атуэй.

— А ты, Арасибо? — спросил Мануэль. — А вы, Таигуасе, Гуаярико, Баямон, Дагуао? Вы будете махать мне руками?

Мужчины стали подходить прощаться с Мануэлем.

— Будь внимателен к земле, Равака, — произнес тщедушный Таигуасе. — Ты получил ее не в дар от родителей, а во временное пользование от детей.

— Будь защищен, Равака, — пожелал здоровяк Дагуао. — Когда я тебе понадоблюсь, шепни мое имя в собственном сердце, и я буду рядом.

— Не позволяй вчерашнему дню пожирать сегодняшний, Равака, — напутствовал Мануэля увалень Гуаярико.

— Мысли подобны стрелам, Равака. — Баямон говорил серьезно, словно лишившись своей обычной смешливости. — Будь осторожен со своими мыслями, чтобы не пасть их жертвой.

— Не ступайте на тропу войны без оправданной причины и достойной цели, — ответил им всем сразу Мануэль. И, повернувшись к своей семье, добавил: — Зуимако, Фелипе, Росарио, Алонсо! Пусть надежда навсегда сотрет слезы с ваших глаз!

Они долго махали ему руками. Даже когда порт скрылся из вида, а корабль отошел от него настолько далеко, что очертания острова Борикен стали лишь небольшой частью обширной морской панорамы, Мануэль был уверен, что его родственники и друзья — люди его народа — все еще машут ему вслед.

В пути он не вступал в общение ни с другими пассажирами, ни с матросами. После стольких лет жизни на открытом просторе гор и дождевых лесов его в некоторой степени тяготила необходимость делить небольшое пространство палубы с незнакомыми людьми. Но куда сильнее его мучило странное чувство, будто ему отрубили какую-то часть тела. Мануэль никогда не думал, что ему так сильно будет недоставать жены и детей.

Потянулась длинная череда однообразных дней посреди гулко дышащего пространства океана. Чем больше удалялся Мануэль от Борикена, тем сильнее росла его тревога о судьбе таино, и в первую очередь собственной семьи. У него не было никакого плана на случай, если что-то пойдет не так.

Точнее было бы сказать, на случай, когда что-то пойдет не так. Когда дона Хуана сменит другой губернатор, не связанный с местным касиком узами братания. Когда умрет Агуэйбана. Когда где-то какой-нибудь индеец не выдержит каторжных условий жизни и нападет на обидчика. Рано или поздно что-то такое непременно произойдет, и Борикен разделит судьбу Гаити. Уроженцев острова будут преследовать специально дрессированными для этой цели мастифами. Будут рубить их надвое мечом, вешать, разбивать тела младенцев о скалы на глазах у родителей.

Мануэль не знал, как ему обезопасить близких людей, когда это произойдет. Не знал, как использовать свой дар. И сколько он об этом ни думал, никакой конкретный план действий в нем так и не созревал.

В пути корабль сделал остановку на острове Гомера. Гуляя по его булыжникам и заново привыкая к узким улицам и каменным стенам домов, Мануэль не мог не думать, что ведь и здесь, на Канарских островах, еще совсем недавно жил народ гуанчей. Почти сто лет сопротивлялись они кастильцам, в результате чего были уничтожены или обращены в рабство. Потому что для европейцев они были «дикарями».

Что же можно будет сделать, чтобы спасти семью и остальных людей коки от того, что им угрожало? Может быть, оформить передачу детям дворянского титула? Мануэль тут же отбросил эту идею как совершенно нелепую. Для христиан его брак с Зуимако был жизнью в грехе. Она не была крещеной, они не состояли в таинстве брака, а их дети родились от этого, не освященного церковью, союза. Его дети-индейцы для Кастилии не были наследниками благородного титула своего отца.