Оранжерея - [41]
— Один будете? — неприязненно глядя на него, спросила Матвея «хозяйка» в коротком сиреневом платье с блестками — молодая, сильно накрашенная женщина с лицом восточного типа и следами искусственного загара на всех предлагаемых к осмотру и оценке открытых частях тела. — Есть свободный столик под лестницей, — она указала голой рукой с витым браслетом в душную глубину зала, — или можете обождать за барной стойкой, когда освободится другой.
Буду ли я один? Могу ли я обождать? Привычная грубость, привычная скука.
— Rosarum et pressa, — задумчиво сказал Матвей, стараясь не смотреть на ее ключицы.
— Пресса? Я не говорю на английском, — наморщив лоб, ответила она, в свою очередь разглядывая его кремовое кашне.
— Этого уменья в данный момент не требуется. Довольно того, что вы способны изъясняться по-русски, вернее, на том безнадежно испорченном наречии, что в исторической ретроспективе можно уподобить, скажем, тосканскому диалекту, пришедшему в Италии на смену захиревшей латыни, но уподобить, конечно, со многими важными оговорками — ввиду существенных различий в предпосылках и следствиях. И хотя у вас сегодня шумновато, я, пожалуй, все же выпью чего-нибудь за стойкой, раз уж зашел: пошлая дань детективному жанру, не больше.
— Как желаете, — не фазу ответила она, с изумлением глядя на него.
Матвей снял плащ и уселся на высокий вертлявый стульчик у стойки. Как я желаю? Главным образом чтобы не было курильщиков табака в радиусе ста саженей, чтобы никаких идиотских частушек под музыку, тамтамов и кимвал, дружного кавалерийского хохота, от которого мороз по коже, сладострастных пожирателей устриц, жирных запахов из кухни, липких столешниц, грязных ногтей, сальных шевелюр, тритонов татуировок на голых волосатых предплечьях, подозрительных пятен и грамматических ошибок на страницах меню. Вот как — лишь в общих чертах, не вдаваясь в вопросы этики.
Буфетчик, простоватый с виду, провинциально-есенинского типа парень с густыми русыми волосами и вздернутым носом, стоя к нему спиной, приготавливал кофе. Он с шипением выпустил из никелированного хоботка машины облачко пара, влил в пенистое горячее молоко как будто наперсток ароматных чернил, присыпал потемневшую массу корицей и поставил чашку на блюдце перед сидящим рядом с Матвеем человеком в черном кожаном пиджаке. Тот, загородившись собственным плечом, склонился над чашкой; по его напряженному багровому лицу было видно, что он здорово пьян.
— Сделайте и мне то же самое, — обратился Матвей к буфетчику. — И еще виски со льдом, пожалуйста.
— Не вопрос. — Сдвинув брови, парень принялся вылавливать щипцами из металлической кюветы гулкие бомбочки льда. Затем он бросил их в стакан и полил золотистым канадским бурбоном из квадратной бутыли. Они трещали и лопались: арктическая буря в стакане.
К плечистому соседу Матвея подсела вернувшаяся, по-видимому, из уборной девушка с бледным узким лицом, пьяными глазами и прямыми желтыми волосами до голых худых плеч. Обдав Матвея ароматом приторных духов, она уселась на свое место и тут же принялась клянчить у своего кавалера «ну еще один бокальчик шампанского». Человек в кожаном пиджаке хмуро посмотрел на нее, будто впервые видя. Затем он откашлялся с военными нотками в крепкий кулак и молча отвернулся к своему кофе, в который он уже высыпал кряду третий пакетик сахару. Девица, вздохнув, заерзала на стуле и начала увлеченно рыться в сумочке. С интересом разглядывая и раскладывая перед собой на стойке, она вытащила из нее, одна за другой, следующие невинные вещицы: пухлый кошелек из блестящей бежевой кожи, золотую палочку губного карандаша, ключи на брелоке в виде бархатного сердечка, черную пудреницу, дорогую перламутровую зажигалку и большую конфету в хрустящей обертке. Изысканное провинциальное лакомство: шоколад с ликером. Дешевый шоколад и поддельный ликер. Как стишки той популярной пошлячки, полой внутри, что выступала — пару недель тому назад — в пустоватом зале музея то ли «Подержанных манто», то ли «Заезженных авто» перед «избранной публикой», откровенно ломаясь и дерзко рифмуя «фаллос» и «удивлялась». «У меня такое чувство сейчас, будто я роюсь в большой куче изношенного дамского белья, — сказал тогда, помнится, Дима Столяров, сидевший вместе с Матвеем в первом ряду. — Зачем ты затащил меня сюда, изверг?»
Шипение, облачко пара, чернила, коричневая пудра — повторение фокуса.
— Дождь идет? — отвлек Матвея от его мыслей буфетчик, ставя перед ним кофе и указывая на его мокрый плащ.
— Скорее снег.
Тот покачал головой.
