Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла. - [91]

— Ну, это-то как раз меня не удивляет, — оторвался наконец от графиков Майков, — пока он работал в лаборатории Опойкова, руководителя, в присутствии которого «невежливо быть талантливым», как говорил сатирик, ему нельзя было рассчитывать на поддержку. Вот был бы жив Градецкий — и Серёжа Стремнин был бы известен всей стране!

— То Градецкий! Разве ты не помнишь, что его любимым изречении было: «Друзья, мой коллектив должен состоять из единиц, а не из нулей!.. Ибо, сколько ни складывай нули, так и останется нуль!»

— Доказательств не надо, — кивнул Майков, — но позволь, Генрих, я закончу свою мысль… «Двужильность» Стремнина создала ему и двойное подчинение… О научном руководстве говорить не будем — это тебе известно. Что же касается его ближайшего лётного начальника…

— Ножницына? — усмехнулся Берг. — Этот из тех ядовитых грибов, которые вечно стремятся быть на виду у солнца!..

— И, заметь, светило их больше согревает…

— И вроде бы даже способствует приобретению привлекательной окраски!

— Не стану спорить, хотя и не убеждён, что последнее так уж зависит от светила, — возразил Майков. — Но коль скоро мы упомянули Ножницына, как и тут не вспомнить его любимой формулы: «Что ты все ходишь по разным инстанциям?.. Ты бы ко мне пришёл!.. Я тебе ни шута не дам, а ты всё же уйдёшь от меня удовлетворённый!»

Берг рассмеялся:

— Не он ли был автором той самой «шутихи»?.. Помнишь?

Как не помнить! Майков отлично все помнил. Как только по институту расползся слух, будто Крымов заинтересовался проектом стремнинской «подцепки» для будущего «Икса», тут в коридорах и стали шушукаться. Одни определённо радовались за Стремнина, другие в своём ключе высказывали сомнения: мол, чепуха все это! Раз Понтий зарубил (а Понтием в институте нарекли председателя НТС Пантелеймона Сократовича Островойтова) — осуществить проект все равно не удастся!

И, как дымок от непогашенного окурка, тут же поползла «пикантная шутиха»: «Слыхали новость?!. Стремнин-то наш — парень не промах!.. Женится, говорят, на дочке Крымова!»

Даже довод, что у Крымова и дочки-то нет, далеко не сразу притушил шутиху.

— Ты прав, конечно, Генрих: только зависть могла подбить людей, в общем-то и неплохих и творческих, к ошельмованию Сергея Стремнина.

— Страшная колдунья — зависть! — закивал Берг. — Не самый ли утончённый и непримиримый наш порок?.. А если она овладевает умом и сердцем человека образованного, вознамерившегося проявить себя в науке или искусстве — тут зависть может быть пуще кровной мести!.. Беспощадней и изобретательней ревности!.. Сгущаю краски? Ничуть? Историю Моцарта и Сальери принято считать легендой, но верим же мы Пушкину!

— А вот и он, как говорится, лёгок на помине! — сказал Майков.

Сергей спросил:

— Никак обо мне речь? Надеюсь, не костили?

— Нет.

Берг подыграл:

— Разве что самую малость.

— Малость?.. Это можно. Вот Киса меня сейчас царапнул так царапнул!

— А!.. Плюнь, Сергей Афанасьевич. — Генрих положил Сергею руку на плечо. — Завтра слетаете!

— Злобствует Василь, — поддержал Майков, — и это ли не значит, что дело у нас идёт как надо?!

Берг вдруг рассмеялся, заставив присутствовавших посмотреть на себя с удивлением.

— Да нет, я не к тому… Вспомнилось, как Кису в командировке ткнули носом… Едем мы к аэродрому, а тут вол на переезде разлёгся. Шофёр жмёт на клаксон, а тот знай себе хлещет хвостом по бокам, отгоняя слепней. «Ладно уж, — говорит штурман Морской, — скажу ему пару слов, он живо уйдёт с дороги!» В самом деле, глядим, подошёл к волу, взял его за ухо и сказал что-то. И видим: вол встаёт и направляется в сторону. Ну мы, конечно, посмеялись всласть, едем, а Ножницын тут возьми и спроси: «А все же, Лев, что ты ему сказал?» — «Кому, волу?.. — улыбнулся Морской. — Да ничего особенного… Припугнул: если не сойдёт с дороги, мы его в свой отряд зачислим, под твоё командование, Василь!»

Ну, как вы понимаете, хохот тут такой поднялся, что не слышно стало лязганья рессор!.. И только Киса обескураженно улыбался, не зная, что и сказать.

Позже я узнал: если вола взять за ухо, он становится послушным!

— Как и человек! — взглянул красноречиво Майков, и все опять расхохотались.

Сергей подошёл к столу и при виде вороха графиков посерьёзнел:

— Однако… Как это поётся в опере: «За дело, господа, за карты!..» Ну рассказывайте, что нам здесь осталось сделать?..

Майков и Берг придвинули стулья.

* * *

— А все же любопытно, — вспомнил Сергей, вставая, — о чём вы тут судачили, когда я вошёл?

Майков взглянул лукаво:

— А не боишься попасть впросак, как Киса с волом?..

— А… была не была!

— Просто-напросто философствовали слегка…

— Философы, как тарелки, сказал сатирик, либо глубокие, либо мелкие… Вы какие?

— Мы глубоки, как солдатские алюминиевые миски, — усмехнулся Берг. — А говорили мы, Сергей Афанасьевич, о таком парадоксе, что сослуживцы, друзья и тем паче родные нетерпимей относятся к проявлению в нас творческих начал, чем незнакомые лица. Мне, например, жена как-то сказала: «Генрих, тебе лечиться надо!..» После этого я уже не делился с нею своими идеями… Правда, потом уж ничего путного вроде бы и в голову не приходило.