Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла. - [29]

Уж как это получилось, не знаю, но я на секунду отвлёкся от кумира, на которого устремлены были все взоры, и вдруг заметил, что по щеке Архиповой катятся слезы… Она плакала и всячески старалась скрыть это.

Ещё более потрясённый своим открытием — не боюсь сейчас в этом признаться! — я почувствовал и у себя в глазах счастливые слезы… Слезы восторга, как и у неё… Какого восторга?.. Восторга великой минуты приобщения к шедевру, когда тысячи душ вдруг настраиваются на некую единую волну творческого порыва и начинают резонировать, достигая своеобразного экстаза!.. И тогда отлетает прочь все личностное, материальное, «земное» и начинает звенеть лишь одна душа!

В такие моменты скряга забывает о переплаченных за билет деньгах, раскрасневшийся карманник может обнять восторженного прокурора, не прикоснувшись к его бумажнику, а прокурорское сердце становится мягче, чем у защитника: защитник же, коль защищал бы в такой момент, вовсе не думал бы о гонораре. Влюблённые невесты забывают на время женихов, женихи — невест, здесь жены, точно ангелы, кротки и не бранят мужей, а мужья не зыркают глазами по сторонам… Да, в это мгновение, такое редкостное в жизни, люди забывают о возрасте, о различии полов, они здесь все как дети: чисты, ясны, шумны, готовы в восторге смеяться и плакать!

И вот что ещё подумалось мне в тот вечер, когда я, потрясённый, возвращался со спектакля… В такие редкостные минуты душевного экстаза душа в нас как бы обнажается… И тут её, невидимую, неосязаемую, легко узреть, почувствовать в себе и в других!

И что уж совсем может показаться парадоксальным, так это то, что душа в нас самая прекрасная и самая коллективистская субстанция; она не терпит одиночества, с добротой и бескорыстно тянется к людям, она смела, даже жертвенна в своём проявлении, когда она улавливает, что настал её миг прийти людям на помощь.

— Браво, Михаил Лукич! — воскликнула Антонина Алексеевна. — Вот уж не ожидала услышать от вас такого страстного монолога о душе!.. Конечно, допускаю, что отношение учёных к вашим высказываниям…

— …мягко выражаясь, вряд ли было бы одобрительным, — подхватил с усмешкой генерал, — но я и не собираюсь выступать с этим монологом перед учёными… Тем более что лет полтораста назад знаменитый естествоиспытатель Гумбольдт сказал, что первая реакция учёных на мысль нестереотипную, тем более высказанную кем-то не из их коллег: «Чушь!.. И какой кретин мог этакое придумать?!»

Сергей, слушавший Михаила Лукича с почтительным вниманием, рассмеялся: в таком варианте перевода ему не доводилось слышать известное суждение Гумбольдта. «Интересно, а как бы дядя Миша перевёл последующие стадии реакции учёных на новое: „А все же в этом что-то есть…“ и „Кто ж этого не знал!“ — мелькнула мысль спросить, но тут заговорила мать:

— Миша, коль вы коснулись такого отпугивающего разум понятия, как душа…

— О!! — вскинулся Федин. — Это вы здорово подметили: «Понятие, отпугивающее разум!» И не потому ли, что душа в нас — вечный спутник разума и очень нередкий его и весьма обидный оппонент?..

— Да, — не удивилась Антонина Алексеевна, — не раз ощущала в себе эту борьбу… Сердце щемит: «Протяни руку помощи…» А разум одёргивает: «Да ведь это, поди, каналья!..»

Сергей взглянул на Михаила Лукича, тот на него, и оба расхохотались. Антонина Алексеевна смотрела на них с улыбкой. Сын вдруг посерьёзнел:

— Твой пример, мама, что!.. Вот я как-то разговорился с парнем, приехавшим с БАМа… Спрашиваю, так зачем же ты сваливал породу в Байкал?.. А он: «Знаешь, во мне будто боролись два человека; один все укорял: „Что ж ты, подлец, делаешь?.. Ведь тебе велели возить вон туда, за три километра!..“ А другой: «Плюнь!.. Быстрей сделаешь свои десять ездок, да и отдыхать пойдёшь! Озеро-то с море !.. Ты перед ним — козявка!»

Реплика Сергея стёрла с лиц улыбки. Все трое взялись за чашки и некоторое время молчали. Но вот Антонина Алексеевна вспомнила:

— Но вы, Миша, всё-таки меня перебили….

— Простите, душа моя!.. Так что вы хотели сказать?..

— А вот что… Мы, артисты, суеверны… Мне, например, кажется, что я уже со вчерашнего дня чувствовала, что с Сергеем случится какая-то беда… Афанасий бы поднял меня на смех… А мне думается, что и авиаторы хоть и скрытно, но тоже суеверны?..

И опять мужчины весьма красноречиво переглянулись.

— Да-с… — улыбаясь, потупился генерал. — Гоню от себя эту чепуху, а все же стараюсь, коль вышел из дому, не возвращаться… Даже если носовой платок забыл положить в карман… И тут уж целый день настороже, потому что с утра уличил себя в несобранности…

— Позвольте, Миша, я налью вам горяченького, — протянула руку хозяйка.

— Сделайте одолжение… Мне припомнился такой занятный эпизод. Был в полку Ил-вторых на фронте парень двадцать второго года рождения… Так он как-то, полетев на штурмовку, взял с собой котёнка, слетал удачно, вылез из машины, держа котёнка за пазухой — только носишко виден, — и говорит технику: «Вот что, Трофимыч, сделай, друг, так, чтобы и в следующем полёте эта киса была со мной на борту».

Тот, разумеется, рассмеялся и обещал исполнить поручение.

Трофимыч взял котёнка к себе в землянку, накормил, пригрел, а на другой день этот живой талисман снова отправился в боевой полет. И так котёнок стал летать на боевые задания и каждый раз возвращался на аэродром благополучно.