Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла. - [24]

По утрам она распевалась, аккомпанируя себе. Часами могла работать над какой-нибудь арией, или романсом, или каким-то трудным местом клавира, даже над музыкальной фразой… И Серёжа тогда удивлялся, как у неё только хватает терпения все это повторять до бесконечности… Но особенно нравилось ему, когда, прибежав из школы, он слышал, что у мамы друзья из театра и они разучивают сцену или дуэт. Он и сам мог пропеть про себя то за Лизу и Германа, то за Недду и Сильвио, то за Дездемону и Отелло — тут уж что приходило в голову!

Лет в одиннадцать, когда мать впервые взяла его на спектакль «Отелло», он воспринял все происходящее на сцене как чудо! И ещё ошеломило, что многое услышанное со сцены, оказывается, он знал наизусть… Но какой теперь приобрело это смысл!.. Домой он вернулся потрясённый. Во сне метался и вскрикивал, и матери то и дело приходилось вскакивать к нему, класть руку на его воспалённый лоб: «Глупышка, — успокаивала она, — ведь это же спектакль!.. Всё это было… как вы говорите, „понарошку“… Ну вот же я, рядом с тобой, ничего со мной не случилось!» — «И Мавр жив?..» — «Конечно!»

Последняя сцена, естественно, более всего потрясла Серёжу. Сперва мама, прекрасная, как фея, — в первом акте он её не сразу даже узнал — тягуче распевала про ивушку, потом, упав на колени, горячо молилась перед крестом на тумбочке… И опять, к великому удивлению Серёжи, и мелодия, и слова были ему знакомы. Сколько раз слышал он их: «Аве Мариа риена ди грациа… Дева святая, сжалься надо мной…» Но дома мама пела за роялем, в домашней шерстяной кофточке, и её короткой стрижки Сергей даже не замечал. А тут мама — сказочная принцесса!

Помолившись, принцесса прилегла на диванчик и уснула… В полумраке появился со свечой в руке мавр с огромной серьгой в ухе… Он побродил немного, прикрывая рукой пламя свечи, потом вдруг опустился перед диванчиком на колени и поцеловал маму… Сергей закрыл лицо руками: так ужасно было, что этот чужой человек целует его маму… И тут он услышал заставившие его вздрогнуть слова: «Молилась ли ты перед сном сегодня?..» Мама проснулась и тихонько ответила: «О да!» Мавр резко отвернулся от неё: «Но если грех тяжкий терзает душу твою, проси творца, чтобы он этот грех тебе прос-тил!..» — «Простил?» — удивилась мама. «Скорее! — вскричал мавр, — убить без покаяния я не хочу!»

«Так вот оно что?!» — Серёжу охватил озноб. Зловещий смысл давно заученных фраз вмиг прояснился. А мавр заметался по сцене, рыча, как лев, и на все мамины слезы и мольбы выкрикивал: «Нет!.. Нет!.. Нет!!» И тут, растопырив ужасные свои чёрные пальцы, он бросился к маме… Сергей, оцепенев, стиснул веки.

Потом все как-то стихло, и он робко взглянул на сцену. Как раз вбежали люди, подняли крик. Но всех остановил все тот же мавр. Отбросив шпагу, он запел протяжно и геройски:

«О, не бойтесь, не страшна эта шпага… Час наступил, жизни кончен путь… О, слава! — залился он такой высокой нотой, подходя к рампе, что у Сергея мурашки побежали по спине. А мавр, повернувшись к диванчику, где недвижно лежала мама, сник: — Отелло нет!»

Потом он воскликнул: «Вот мой судья!» — и, выхватив сверкнувший кинжал, вонзил себе в грудь по рукоятку… Это был тоже ужасный момент, от которого Серёжа похолодел. Но мавр умер не сразу, а, припав на колени перед мамой, попел ещё немного жалостливо и так красиво, что слезы навернулись, а потом уж со стоном покатился по трём ступенькам вниз.

После всех этих потрясений Серёжа стал насторожённей относиться к тому, что пелось в доме.

Не помня своего отца, привыкнув с детства видеть его на портрете в маминой комнате, где бравый военный лётчик, майор, с лёгкой улыбкой смотрит на мир, Сергей очень рано заинтересовался самолётами, а потом стал читать авиационные журналы, книги, строить модели.

Многое о самолётах, о лётчиках Сергей узнал от дяди Миши, папиного друга, генерала Федина, который нет-нет и навещал их. Михаил Лукич обожал мамино пение, был поклонником её таланта.

Однажды, после спектакля «Тоска», в котором мать исполняла заглавную партию, генерал преподнёс ей цветы и проводил домой. Федин сосредоточенно крутил руль, ехали молча. Михаил Лукич знал, что Антонина Алексеевна все ещё в экстатическом состоянии, свойственном артистам, и не скоро возвратится из сценического образа в свой собственный. Но она вдруг повернулась к нему:

— А у меня к вам, Миша, серьёзный разговор…

— Вот те раз! — удивился он. — Вы сегодня и так заставили трепетать моё усталое сердце, и, мне кажется, оно больше не выдержит ничего серьёзного.

— А ну вас, право!

— Ну хорошо, не дуйтесь… Полагаю, этот серьёзный разговор не помешает нам выпить чайку?

— Разумеется, нет. Разговор на пять минут… Собственно, мне нужен совет относительно моего сына.

— Я весь внимание.

— В этом году Сергей заканчивает десятилетку. И я в отчаянии… Как отговорить его от намерения стать лётчиком?.. Не хочу, не хочу!.. Хватит с меня гибели Афанасия!.. А мальчик, представьте, тут как-то и говорит: «Мама, если бы ты знала, как я мечтаю стать лётчиком-испытателем!.. Поговорила бы ты с дядей Мишей, чтоб он посодействовал поступить в лётное училище?» Я так и обомлела!