Опиум - [6]

Нету этому сараю,

Что зовут эсэсэсэром.

Серо-жёлтое на сером:

Перелески, перегоны,

Волчьи серые погоны,

Да из обморочной чащи

Зайцем — в поезд проходящий.

Две забытые столицы —

Два цветка трефовой масти.

Изваял Данило-мастер,

Не сумевший похмелиться,

Две огромных розеолы

На худом боку пространства

(Есть в России где просраться).

Под иглою радиолы

Здесь доходит бедный Джимми.

А квартирами чужими

Можно мерить расстоянье

От мгновенного самадхи

До иного состоянья.

Мы до этих яблок падки —

Бодисатвы-самородки,

Нирманкайи-недоучки.

Девки наши тоже штучки

И, как-будто, не уродки —

Просто малость залежались.

Чёрной влагою ужалясь,

Двигай дальше нордом с вестом

К тёплым виленским невестам,

Чьи подмышки пахнут тмином,

В этом обмороке длинном

Обретая постоянство.

Католической природы

Архирейское убранство,

Звери каменной породы,

Да приветливый народец

Пред очами Богородиц.

А потом — по Божьей воле —

Снова рысью в чистом поле

Зазвенеть тоской острожной

С обвинением облыжным,

С ветхой ксивою подложной,

Следом нежным, бегом лыжным

Метить контурную карту,

Где руина на руине —

Станет завидно поп-арту.

По грудастой Украине

(— Шо ви, хлопиц, мни сказалы?)

Вновь боками греть вокзалы,

В яме угольной Донбасса

Ждать видения и гласа,

Но дождаться лишь сирены,

Созывающей морлоков,

Добывать извечный уголь.

Вспоминать, как у Ирены

Завивался светлый локон…

И уткнуться в Божий угол,

Где ни ангела, ни зова.

Здесь на берегу Азова

Все кончаются дороги.

Разминуться в Таганроге

С собеседником случайным,

По шофёрским тухлым чайным

Молча подбирать объедки,

Да исследовать объекты,

Что бредут по полю зренья.

Созерцать глухое тренье

Моря Чёрного о сушу.

Очищать, как рыбу, душу

На тропинках мандаринных.

Спать в развалинах старинных.

И теряя рифмы, рифмы

Покидать долину речи.

Забывая, возноситься,

Вспоминая, погружаться

В это льдистое сиянье

Окружающего неба

Как на фресках византийских

С почернелым скорбным ликом

Космонавта-водолаза.

И зима в горах Кавказа.

На смерть подруги

За щёчкой карамель,

Но мёртвого мертвей

Карминовой Кармен

Собой кормить червей.

Сегодня ты живёшь,

Зефиром дышит ночь,

И в ножны всяк свой нож

Твои вложить не прочь

Твой рот чуть-чуть горчит —

Не поцелуй поди.

А завтра — нож торчит

В изласканной груди.

Трагедию ль узреть

В бегущей на ловца?

Твою оставлю смерть

Для красного словца.

Карманная Кармен,

Тебе ль такая честь?

Живые — что, обмен

Изученных веществ.

***

Твой труп украсит стих

Живым не нужный, но

Мне дела нет до них.

А мёртвым — всё равно.

Казнь

И так уже плохо. Стал бедным подобьем притона

Мой дом из бетона. И грех за грехом монотонно

Считает моргающий глаз — циферблат электронный,

Где три единицы сияют зелёной короной.

А трубы не греют, и плачет всю ночь батарея,

И гипсовым брюшком смеётся мне будда Майтрейя.

Лишь пеплом табачных скорбей ночи посеребрены.

Фарфорова попа всплывающей рядом сирены

На узкой постели моей, очень узкой и длинной

В бетонном дому на проклятой Горе Соколиной,

Где плюш подлокотника кресла так страшно распорот.

Чего же ещё? Чтобы немцы вошли в этот город

Под сиплые высвисты редкой ноябрьской метели,

Чтоб двери ломали, галдели, срывали с постели,

Вели неодетым сквозь крошево битого снега

И били в глаза, пресекая возможность побега,

А в пытошной яме, в цементном последнем подвале

Калёным железом мне б впалую грудь врачевали,

Чтоб вырвали ногти, и пальцы ослепли от боли,

От несправедливой, но непререкаемой воли

(Она Божий мир мне на горле удавкою стянет),

А утром, разящим и долгим, когда уже станет

Так больно и холодно, что только солнце и видно,

На площади скудной шептать псалмопевца Давида

И в тесной петле, от свободы предательской крякнув,

Увидеть тебя, пустотою мгновенной набрякнув,

Средь чёрного люда, сквозь ужас отсутствия вдоха?..

И так уже плохо, не надо. И так уже плохо.

Грех

Бессонница. Гомер.

Осип Мандельштам

Мы все насильники и воры.

Клинок тоскует без точила.

Но передергивать затворы

Нас одиночество учило.

Уныла эта чертовщина.

Смерть мечет кости, чёт и нечет.

В ночи небритые мужчины

Себя грехом постыдным лечат.

Теряя слух, теряя зренье,

Скуля и тихо подвывая,

Они сухим и жадным треньем

Огонь бессмертный добывают.

И волоок, как Аль Пачино,

Дозорный рубится на вышке.

Хрипят небритые мужчины.

Мартышкин труд и блуд мартышкин.

Мохнатой полночи промежность

Сочится влагой. Нет с ней сладу.

Какая жалобная нежность,

Какая горькая услада.

Каких ещё тебе свидетельств

О злом несовершенстве мира?

И, в пустоту собою метясь,

Вновь тратишь свадебное миро.

Кроватей скрип, как скрип уключин.

Мы все — убийцы и герои.

Солдатский жребий злополучен.

Нам вместе гнить у башен Трои.

Route 66

I can get no satisfaction

All I want is easy action

Я мастью вышел в отчима.

Живу на букву X.

По мне весь мир — обочина

Дороги sixty six.

От сладких папиросочек

Балдею налегке.

Я до сих пор подросточек

С опасочкой в руке.

Ищите меня, сыщики,

Петровкины слепни.

Горите, мои прыщики —

Сигнальные огни.

Ссыкушка пубертатная,

Бесхитростная голь,

Соси конфетку мятную

Под синий алкоголь.

А, если станет солоно

И сердце восскорбит,

Поставлю Марка Болана,

Вздрочну на Патти Смит.

Закину ключ на полочку,

Приму на посошок.

Синеет, как наколочка,

Застенчивый стишок:

«Неси меня, мой Пригород,

Покуда ночь пьяна,

Безжалостный, как приговор,