Опиум - [5]

Видно, смерть близка.

Смоляное Чучелко

Дышит у виска.

Что-то ты сегодня скис,

Хитроумный братец Лис.

Ты хотел его обнять,

Глядь, и лапок не отнять.

А хотел поцеловать —

Вот и губ не оторвать.

Ты хотел его убить —

Кулака не отлепить.

Ты хотел бежать тотчас,

Только хвост в смоле увяз.

Не отыщешь ключика,

Не обрежешь нить.

Смоляное Чучелко —

Некого винить.

Так и жить тебе в смоле

На цветущей на земле.

Ты хотел его понять,

Только рук не оторвать.

Ты хотел его любить —

Только губ не отлепить.

Ты хотел его простить,

Да хвоста не отцепить.

Умереть хотел и враз

Окончательно увяз.

Веселей попутчика

Сыщешь ты едва ль.

Смоляное Чучелко —

Никого не жаль.

…И смеётся надо мной

Чёрный будда смоляной.

(В земле от Курил до Польши)

В земле от Курил до Польши,

Где даже вода — кристалл,

Мне нечего дать вам больше,

Я всё уже вам отдал.

Остались мандраж похмельный

Да тоненький голосок.

Я только сосуд скудельный,

А воду впитал песок.

Возьмите меня! Разруха

Одна сторожит в саду.

Рабу не отрежут ухо

И даже не предадут.

Войдите, как в лета оны,

Горланя: «Огня! Огня!»

И Ангелов легионы

Не вступятся за меня.

Напяльте венок терновый,

И плетью а-ну пылить…

За эдакие обновы

Мне нечем теперь платить.

Я жалок и гол, взгляните,

И сам-то себя стыжусь.

Распните меня, распните!

На большее — не гожусь.

(Пока февраль, играя ртутью)

Пока февраль, играя ртутью,

Жуёт размокшую кутью,

Как долбоёб на перепутье

Пред чёрным камнем я стою.

Славянской вязи буквы строги,

Мыслишку зябкую мастырь,

Но здесь от века три дороги:

Тюрьма, кабак и монастырь.

Судьба-индейка, вита дольче,

Татуировка на груди…

Тюрьма сама придёт и молча

Покажет взглядом: «Выходи!»

Пройду не фрайером, не вором

С крыльца по снегу через двор.

И чёрный ворон, чёрный ворон

В лицо мне каркнет: «Nevermore!»

А в душном зале ресторана,

Где всё — хищения печать,

Так пошло, весело и странно

«In vino veritas!» кричать.

И, если вырезал аппендикс,

То есть ведь совесть и цирроз…

Ах, Джими Хендрикс, Джими Хендрикс,

Сыграй про степь и про мороз…

Рябиной пахнет воздух горький,

И санный путь, как след ремня.

И монастырь на светлой горке

Не про меня, не про меня.

Там чернецы поют литаньи

И гонят демонов взашей…

Не пожалей на отпеванье

Своих ворованных грошей.

И тщетно сны в ночи лелея,

Тверди, тверди, сходя с ума:

Аптека, Лета, Лорелея,

Россия, монастырь, тюрьма.

(В глаза мои не пялься)

J.

В глаза мои не пялься,

Считай свои гроба.

Любови на два пальца

Плесни-ка мне, судьба.

Позорнейшему волку,

Любимцу падших жён…

Но мы допьём бутылку,

Но мы запрём светёлку,

Но мы пойдём на ёлку

И ей свечу зажжём.

Сияй же, ясный венчик,

Шепчи, шепчи о нём —

Полночный человечек,

Играющий с огнём.

Как потерять невинность? —

Она была в начале,

Она лежит в основе

(Не в этой глупой плеве),

Она поёт ночами

О маленькой любови,

Об этой Божьей ели,

Унизанной свечами.

Ты всё на свете знаешь,

Горишь, горишь, не таешь,

Любовь ты не теряешь,

Но лишь приобретаешь.

А мне в предместьях Трои

Останется одно —

Пить горькое сырое

Осеннее вино.

Ах, Джинни, Джинни, Дженни,

Твой ангел улетел.

По правилам движенья

Ты выбрала скольженье

Вплоть до преображенья.

И это твой удел.

Романс

Ах, ты, горькая свадьба,

Воровская женитьба,

Мне и горя не знать бы,

Мне и счастье забыть бы,

Да с тамбовской волчицей

Под сосной обручиться.

То далёко, то близко

Рыскать в поисках мяса…

Ах, шарман, гимназистка

Предпоследнего класса.

Два клыка над губою

Для любви и разбою.

Мне бы выть волкодлаком

Под незрячей луною,

Кадыки рвать собакам,

Тенью течь за спиною,

И с жемчужной подругой

Танцевать перед вьюгой.

Сила в хватке и в лапах,

Пепел в палевых космах.

Как опасности запах

Ощущать этот космос.

В общем, штука простая —

Жить, следы заметая.

Но, когда сучий потрох

Вскинет чёрную «дуру»,

И безжалостный порох

Опалит мою шкуру,

Среди хрипа и визга

Песней смертного часа:

«Ах, шарман, гимназистка,

Ах, прости, гимназистка,

Ах, прощай, гимназистка

Предпоследнего класса».

Апостол

Когда приходит год расплаты

И зеркала огнём полны,

Не время пришивать заплаты

Мне на прожжённые штаны

И языком мусолить даты

Давно проигранной войны.

Когда приходит час прозренья,

Приуготовлен я вполне

Внимать молчанию, как пенью,

Считать песок в чужой стране

И быть лишь тенью, только тенью

На солнцем залитой стене.

Но вот приходит миг удачи,

Весь Рим погрузится во тьму,

Всё до кодранта я растрачу,

Покину отчую тюрьму,

Слезой случайной обозначу

Свой путь по лику Твоему.

Примавера

Всё — желание, всё — томление,

Всё — лишь запахи и стихи.

Служат правилам опыления

Легкокрылые женихи.

Розы влажная геометрия

И взлохмаченный георгин.

Наплевательское бессмертие

Истекающих мёдом вагин.

Ах, невинность. Хрусталики инея.

Херувим у калитки в Эдем.

Примавера, Диана, Виргиния

По-французски лепечут: «Je t'aime».

Всё ломаешь то пальцы, то голову,

Стыд, и страх, и Казанский вокзал.

Но мерцают расплавленным оловом

Запрокинутые глаза.

А всего-то — разденься, и далее

Дети Флора и Лавра просты:

Всё смешалось — цветы, гениталии,

Гениталии и цветы.

Осень бега

Я, дружок, взыскую Града.

А ещё взыскую снега.

Ах, Ирена, ах, отрада,

Ах, сквозная осень бега.

У бича проста удача:

Недостроенная дача,

Ночь, как мякоть винограда,

Зубы — в горло помидора,

Взвесь пустого разговора —

Смесь божбы и богословья,

Да Одесса в изголовье.

А потом конца и краю