Оперные тайны - [50]
«Богема». Дебют Любови Казарновской в роли Мими
Свою «Богему» – сегодня её иногда ставят под названием «Жизнь Латинского квартала» Леонкавалло закончил, что называется, через силу и уже после премьеры оперы Пуччини. Там много очень выразительных и очень симпатичных по музыке сцен, но, если судить с точки зрения единого драматического целого, то это, конечно, неудача.
Сегодня опера Леонкавалло – редкий гость на оперных сценах, хотя я знаю, что в Америке её ставили не раз, и замечательная певица Рене Флеминг записала арии из этой оперы. Да и в Москве уже в нынешнем веке было два концертных исполнения. Но опере Пуччини она проигрывает по всем статьям. У Леонкавалло на первом плане не Мими и Родольфо, а Мюзетта и Марсель, да и того Парижа, Парижа очень игривого и всё время поющего и танцующего в «другой» «Богеме» гораздо больше.
«Богема» на все времена
У Пуччини уже в первом акте, пусть и не очень ясно, проступают та боль и скорбь, та profondita di sentimento – глубина чувства, которая заставляет публику лить слёзы и сопереживать героям. Слушая же оперу Леонкавалло, можно обратить внимание, например, на красоту мелодий, на эффектность той или иной сцены. Но ни в коей мере не сострадать, не сопереживать – как у Пуччини.
«Богема» – опера на все времена. Она – про всех нас. Там есть то, что всегда волнует студентов, да и вообще молодых людей. Там есть канун Рождества, которое будет праздноваться всегда, там есть драма человеческая, которая есть в жизни у каждого. Любовь. Расставание. И невозможность – когда расставания, когда любви, а когда и просто невозможности соединиться.
Кроме того, «Богема» живёт вне привязки ко времени. Её можно представлять в обстановке конца XIX – начала XX века, а можно – и начала XXI. Как это было в изумительной «джинсовой» постановке сиднейской оперы, которая игралась как раз о сегодняшних студентах. Жаль, что у нас не вышло показать её в Москве…
Да, Париж будет веселиться всегда. Но только Пуччини мог «вытащить», показать не просто веселье, а веселье людей, которые и любят, и ненавидят, которым и хорошо вместе, и порой так трудно… То, что в жизни происходит с каждым. Час веселья, в кафе «Momus» на улице Saint-Germain I'Auxerrois сидят наши герои, на много кварталов вокруг пахнет ванилью, корицей, только что испечёнными круассанами и хлебом, каштанами, свежим кофе, горьким шоколадом, взбитыми сливками…
А буквально за уголком той же самой улицы мы ощущаем присутствие совсем другой, очень печальной страны, страны затаённой душевной трагедии каждого из этих людей. Той, которая – по меткому выражению одного из рецензентов драмы Мюрже – ограничена с севера нуждой, а с юга нищетой, где утро начинается с иллюзий, а вечер кончается больницей…
И у Пуччини всё это выражено чисто музыкальными средствами, взлётами и падениями, его постоянными espressivo, и на фоне этого espressivo невероятные замедления темпа, потом опять взлёт и снова падение… И Артуро Тосканини, и певшая с ним Мими и Виолетту Линия Альбанезе, с которой я много раз встречалась в Нью-Йорке в доме Чарли Риккера, бывшего артистического администратора «Метрополитен-опера», всё время говорили: смотрите, читайте внимательнее партитуры и клавиры Пуччини. Там всё сказано. Абсолютно всё. Вся драматургия выписана до мельчайших подробностей, и нет места ни для какой артистической отсебятины.
Альбанезе вспоминала, что Тосканини с невероятной тщательностью работал с каждым из персонажей «Богемы», но главной для него была всё-таки линия Мими и Родольфо. Он говорил: «Мне нужны и лирика, и драма в голосе, мне нужны невероятно красиво спетые куски и на piano, и на mezzo forte, которые выражают состояние, дрожь души Мими. Мне нужен выкрик в третьем акте, а в четвёртом – не плач, не угасание, а до последней секунды надежда, до последней секунды!»
В «Богеме» ведь нет ни увертюры, ни даже более или менее традиционной интродукции. Она начинается знаменитыми аккордами, октавными взлётами – Пуччини разрешает, например, доминанту в субдоминанту. Помните знаменитый в своё время фильм «Окно в Париж»? Так вот, эти вступительные аккорды – то же самое окно, с помощью которых зритель сразу же попадает в Париж. Париж середины позапрошлого века, продуваемый ветрами творческой свободы, не стеснённой ничем любви, которой тогда не знала Италия, – тут французская столица была поистине впереди планеты всей. Париж нарождавшегося импрессионизма, атмосферу которого удивительно точно передал Пуччини.
Самое поразительное, что он впервые побывает в Париже только через несколько лет! И Париж, чисто умозрительно выписанный Пуччини, тут в чём-то сродни Севилье Жоржа Бизе, никогда в ней не бывавшего. Или той же Севилье «Каменного гостя» Пушкина – его, как известно, из страны «родных осин» так никогда и не выпустили! Но разве это – препятствие для настоящего Художника, настоящего Творца? А Булгаков, вовсе угадавший древний Иерусалим?
Сцена из оперы «Богема» в постановке Франко Дзеффирелли. Севилья, арена «Маэстронца»
…Несколько аккордов, один шаг – и ты уже в мансарде, вернее, каморке с этими ютящимися в ней вечно голодными молодыми людьми, у которых нет решительно ничего для обеспеченной и сытой жизни. Но они ничего иного и не хотят, потому что они могут
