Операция «Жизнь» продолжается… - [29]

Он снова замолкает.

— Конечно… Конечно, это моя вина… Если бы я успел его поймать, если бы я встал на полсекунды раньше…

После этого визита Борис Апаринцев уже не вставал с постели.

Он умер через три месяца. В этой же комнате, на этой же койке пять лет назад лежал никому не нужный парализованный командир пехотного батальона Борис Апаринцев, кавалер ордена Александра Невского и двух орденов Красного Знамени, и ему, еще живому, крысы глодали лицо.

— Я уходил в тот день куда-то… возвращаюсь, смотрю, а по нему крысы бегают. Я их согнал, а у него щека обглодана… И вместе с кровью на подушку слезы текут…

Конечно, обвинять женщину с красивым именем Лилия в смерти фронтовика значило бы заходить слишком далеко. Если только не делать поправку на то, что бездушие и хамство тоже способны убить. На то, что чиновники — наши слуги, а не господа. И помочь измученному болями старику с осколком в спине — их долг, а не подачка.

Прошло пять лет. Передо мной, на той же самой койке, в той же самой комнате лежит больной ветеран, русский беженец и рассказывает все ту же историю. И ничего не изменилось за это время.

А в трех километрах отсюда — на Красной площади — празднуют Девятое мая. Дикторы кричат в мегафон красивые слова про долг и Родину.

Говорят, один из симптомов синдрома посткомбатанта — обостренное чувство справедливости. У Лопатина оно обострено до предела. Его сыновьям в конце концов удалось устроиться на работу. Теперь они зарабатывают неплохие деньги. Сотни раз у него была возможность купить себе гражданство. Он не сделал этого. И семье запретил.

Все это время он обивает пороги, ходит по инстанциям, добивается, ругается и судится, судится, судится… Со всеми теми, кто забыл о том, что служит людям, а не люди ему. Со всеми, кто превратил свою работу в кормушку. Война его не закончилась и через шестьдесят лет. Кипы исков, газетных вырезок, документов, законов и кодексов громоздятся на полу, на столе, на стульях.

Я смотрю на Юрия Тимофеевича и думаю, что мы сами делаем свою жизнь такой. Не власть, не Путин, Зурабов или Иванов — они сами по себе, где-то там, за облаками, принимают законы о монетизации и крушат «ЮКОС». Им не до нас.

Именно мы — граждане России — отказываем нашим старикам в помощи. Не Путин же вышвырнул Апаринцева из кабинета — простая женщина, чья-то мать, чья-то жена. Дочь, племянница или внучка тех солдат, кто погибал в Сталинграде и на Курской дуге. Не Путин же требует с него деньги за гражданство — обычные русские мужики, сыновья, племянники или внуки…

Как-то очень быстро мы перестали быть нормальными. Всего за каких-то пятнадцать лет. В нагрудных карманах наших жилетов всегда заготовлена хорошая отговорка: я же плачу налоги, почему я еще должен думать о ком-то…

После смерти Бориса Апаринцева за эту квартиру развернулась настоящая война. Лопатиных пытаются вышвырнуть из нее всеми возможными способами. Постоянно звонят, угрожают отключить газ, воду, свет. Приходят какие-то мальчики в галстуках и предупреждают, что завтра начинают сносить дом и если они не уберутся подобру-поздорову, то пусть пеняют на себя.

— Каждые три месяца у чиновников случаются пароксизмы. Сорок квадратных метров — это только одна эта квартира. В нашем подъезде их четыре. Подъездов два. Посчитайте, сколько это денег. Сначала говорили, что этот дом подлежит сносу и мы должны отсюда съехать. Куда? Это никого не волнует. Квартиру мне, естественно, никто не даст. Я могу сейчас жить только на вокзале…

Его глаза опять загораются, палец вновь взлетает к потолку.

— Но я не прошу у вас квартиру, если вы такие нищие! Я сам могу купить себе квартиру! Только верните мне мои деньги! Россия, как правопреемник СССР, должна мне 2 миллиона рублей сегодняшними деньгами. Я обращался в Минфин — они же там не знают, что делать с деньгами, у них такой громадный Стабилизационный фонд… Я говорю: статья девятая «Закона о выплатах и компенсациях» позволяет в крайних случаях производить такие выплаты. Я посчитал, что у меня крайний случай — меня выгоняют на улицу, куда уж крайнее. Дайте мне мои деньги, я куплю себе квартиру, это же такая мелочь для бюджета! Отказали. В бюджете такой статьи, как Юрий Лопатин, нет.

Он снова замолкает. В соседней комнате работает телевизор. Тот же голос, что озвучивает криминальную чернуху, вещает о подвиге наших ветеранов.

Мы познакомились с Юрием Тимофеевичем три года назад. Я тогда делал сюжет о беженцах — тогда еще на телевидении можно было делать сюжеты о беженцах, — и Лопатин был главным героем. Мы пошли с ним в поликлинику.

— Здравствуйте, я беженец… У меня нет документов, мне нужна помощь…

Из поликлиники нас попросили удалиться. Чтобы снимать в государственном учреждении, требуется специальное разрешение. Чтобы помочь старому человеку, видимо, тоже.

Тогда мы обошли префектуру, управу, еще какие-то учреждения. Везде одно и то же. Люди в галстуках за добротными покрытыми сукном столами рассказывали мне, почему Лопатин не может жить в Москве. На мой вопрос: «А где он должен жить?» — они пожимали плечами и опять начинали рассказывать про закон и о том, что они обязаны его выполнять. «Вы же понимаете».