Операция выбор Ы! - [40]

Дальнейшие события этого вечера у меня складываются из осколков собственных воспоминаний и саркастических рассказов Андрюхи.

Мы пригласили музыкантов с собой в сауну и, они поехали. Всю дорогу в такси я их посвящал в новую философскую теорию, которую назвал «Мой Коньяк». При этом один длинноволосый парень вступил со мной в пространные дебаты, а девушка хихикала на заднем сиденье. В бане мы пили пиво, шампанское и все тот же «Хеннесси», за которым посылали таксиста в супермаркет. Два или три раза.

«Это НАШ Коняк!» — говорил я каждый раз поднимая стакан — бокалов в сауне не оказалось и Андрюха, разозлившись, послал банщика их искать среди ночи на том же такси, что доставляло выпивку.

Мой организм забыл, что такое алкоголь за долгие годы воздержания, я был очень пьян. «Понесли ботинки Митю» — комментировал Андрюха, наблюдая за мной, яростно терзающим гитарные струны. Мне казалось, что я пел песни Цоя. Потом я грелся в душной парилке, потом мне стало плохо, девушка-музыкант Марго (Маргарита, наверное) жалела меня, пьяненького, гладила по мокрым волосам узкой ладонью, отпаивала чаем, говорила, что я хороший и, отдалась мне в комнате для массажа на неудобном, узком и высоком лежаке. Наши новые товарищи хиппи так ни разу и не встали из-за стола, пили все подряд, грызли страшных копченых кур (откуда они взялись, эти куры?), курили бесконечно, а когда приехали проститутки, которых вызвал Андрюха, даже не повернули головы в их сторону.

Марго взяла у меня денег на такси и уехала, написав свой номер телефона на обрывке бумаги. Я его мгновенно потерял. Через некоторое время исчезли и музыканты. Я сел в глубокое кресло и оглядел поле сражения — пустые бутылки, куриные кости, грязные стаканы, полные окурков, биллиардный стол, на котором выплясывали три проститутки, Андрюха, стоявший перед ними абсолютно голый с полотенцем на шее и хлопающий в ладоши.

— Это наши проститутки! — закричал он мне. Ему было безумно весело. — Это наш мир!

— Это наш мир? — прошептал я удивленно и, заснул, закутанный во влажную простыню.

6 Прошлый год (весна)

… Я вернулся в свой город, знакомый до слез.

До прожилок, до детских припухших желез…

голос А. Пугачевой

Мокрый колючий ветер сбивал пенные барашки с плотных, грязных, вылепленных из глины, тяжелых как ртуть морских волн. На берегу, прямо на мокром песке сидел человек, в белом докторском халате, несвежем, в подозрительных пятнах и ловил рыбу. Непонятно, что он собирался поймать в такой шторм, леска спуталась в дикие клубки, лежащие рядом. Это Квакин! Как я его не узнал? Он сидел спиной ко мне, сгорбившись, но это был Саня. Сзади подошел отец и тронул меня за плечо. Я не обернулся, просто понял, что это отец. Тревожно как-то, странно — железное море, бесшумный прибой, полный дикой энергии, ветер, не долетавший до моего лица, молчаливый отец за спиной, Квакин, непонятно, что делающий на пустынном берегу. Душно, воздух вокруг меня замер, нагрелся, я голый, покрытый бисером липкого пота; отец сжимал плечо твердой рукой, словно пытался меня удержать от неверного шага, пальцы его впивались в мои мышцы, причиняя неудобство и боль. Внезапно, Квакин поднялся на ноги и стал заходить в воду. Меня парализовало от ужаса. Волны безжалостно били его, входящего безропотно, но он шел ровно, без труда, погружаясь в стальную массу. Я кричал, кричал старательно, беззвучно, горло саднило от натуги, я захлебнулся кашлем. Саня медленно повернул голову, успокоительно кивнул, тяжело поднял руку в интербригадовском приветствии, он не звал меня, он верил, что я пойду с ним. Беззубый рот и потрескавшиеся губы. Мокрый нелепый халат. Я попытался шагнуть вперед, но клещи отцовской ладони держали крепко, ноги мои подкосились, я упал на песок и без слез, заплакал, горько, одинокий трус. Когда я поднял голову — Квакина не было. Только мирная бирюзовая гладь моря. Безветрие. Отец ушел. Только болело правое плечо.

Проснулся я в жарком вагоне на верхней полке. Сон. Болело правое плечо, упираясь в какой-то твердый предмет. Книга!. Засыпая, я засунул ее под подушку. Вот, черт! Привидится же такое… Слава Богу, я не сторонник искать тайные смыслы снов. А то можно доискаться до очередной депрессии.

Двадцать первый век на дворе, а поезд страшно хрустит железными суставами не стрелках, душно, отвратительный запах, закрытые на станциях туалеты. Проводницы с оловянными лицами, даже молодые, подозрительные пассажиры с баулами в проходе, суета — я чувствовал себя несчастным закупоренным в неудобную, наводящую клаустрофобию, емкость, производства Министерства обороны. Сон улетучился мгновенно, можно было за него побороться, но я решил оставить эти, заведомо тщетные, попытки и отправился в тамбур покурить. Тамбур! Вот еще чудо! Какой смысл там курить, можно постоять три минуты (если выдержишь!) в дыму и, навсегда бросить эту пагубную привычку. На мое счастье, тамбур был пуст. Только холодный, кислый запах табака, плевки и окурки на полу. Я перестал любить поезда. Раньше любил, ездил на них с удовольствием, но, со временем, стал брезговать вокзалами, вагонами, буфетами, вареными курами, явно внеземного происхождения, пакетами с едой и вечерним всеобщим перегаром. Я не сноб, но предпочитаю ездить в СВ, если такой вагон был в наличии. В этом поезде не было.