Операция выбор Ы! - [12]

Шрифт
Интервал

— Да, — ответил я голосом безнадежно больного.

— Спишь, старая лошадь? Одевайся, через пятнадцать минут буду, — Саня сам был на взводе.

— Я не поеду, голова болит сильно. Таблетки глотаю.

— Не выдумывай. Одевайся быстро. Еду, — и положил трубку.

Я натянул одеяло до подбородка и решил не вставать.

— Не поедешь? — Люся спросонья еле выговаривала слова.

— Нет, давление долбит.

— Правильно, спи. Квакин трезвонил?

— Мг.

— Вот неугомонный!

— Спи.

Я зарылся носом в Люсиных волосах, пытаясь спрятаться от Сани и от парашютистов. Они собрались возле кровати и жгли мне спину презрительными взглядами. Опять звонок!

— Сань, я же сказал…

— Выходи. Я под подъездом. Через две минуты начну сигналить. Тебя соседи без парашюта из самолета выкинут.

— Сейчас выйду.

— Не в трусах выходи, а готовый! Две минуты. Конец связи…

Я напялил на себя первую попавшуюся одежду, влез в тапочки и поплелся успокаивать Квакина. Он стал бы сигналить, если бы я не вышел, он разбудил бы весь квартал, он орал бы под окнами и кидал бы камни в стекло. Он такой — ему плевать. Деваться было не куда. Тапочки были свинцовыми и еле отрывались от земли. Ноги заплетались, а в груди закипала спасительная злость. Я готов был обидеться на Саню и разругаться с ним в прах. Только бы не ехать, только не ожидание самолета! По пути я закурил. Голодный желудок не протестовал. Он умер. Умерли трицепсы и жевательные мускулы лица. Умер поэт и бродячий философ. Остались спортивные штаны и футболка, не плотно набитые соломенным хламом.

— Ты чё, одурел! Мы же опаздываем! — Саня был бледен и собран.

Все наспех придуманные отговорки стали не актуальны, как только возле машины я увидел молодых саниных племянников, этаких экстрималов Интернет-поколения, смышленых как сеттеры и равнодушных, как гепарды после обеда. Они меня хорошо знали, я их знал много лет, деваться было не куда, мои первые слова должны были решить, какое клеймо будет отныне красоваться у меня на лбу. Все напряглись, свора молодых квакиных с интересом рассматривала мою домашнюю обувь.

— Ну, проспал я, чего шум поднимать, — заворчал я, — пять минут. Я быстро. Не орите под окнами. Мне тут жить еще.

— Оптимист! Жить ему здесь! Пусть парашют откроется сначала, — Квакин не мог сдержать облегчения.

Лица у всех потеплели, мы пожали друг другу руки, Квакин вытащил из багажника какие-то ботинки («Дорогие! Американские! На Интернет-аукционе купил!»), все уважительно закивали головами, пощупали пупырчатую кожу американцев, меня опять поторопили, и, я пошел экипироваться.

Пока я натыкался на все углы в квартире в поисках подходящей одежды, проснулась Люся.

— Едешь?

— Да, — ответил я шепотом.

— А чего ты тихо так? Я уже проснулась. Вещи ищешь? Я тебе вчера все сложила в коридоре. Там «комуфляж» твой, кроссовки, футболка синяя, бейсболку мою возьми, а то голову напечет…

— А почему синяя? — удивился я не тому, что жена все приготовила вчера, а цвету выбранной футболки.

— Ты знала, что я поеду?

— Поедешь, поедешь. Одевай синюю, она глаженая.

— Зачем гладить футболку на прыжки? И кроссовки не нужны, нам ботинки дадут.

— А на аэродром ты босиком пойдешь?

Внизу коротко просигналила машина. Собаки навострили уши, готовые залаять.

— Вот, блядь! — зашипел я, — соседи с ума сойдут. Квакин, сука, неймется ему, убью, просил же, как человека. Не сигналь! Не сигналь!

— Иди уже, а то и правда всех разбудит.

Продолжая ругаться сквозь зубы, я вылетел на улицу. Квакин, сидя на капоте, курил, а один из пацанов коротко нажимал на сигнал. Второй развалился на заднем сиденье машины.

— Вы что, охуели совсем! Я же просил! Дебилы, бля, шило в жопе…

Все заржали, как молодые кони перед боем. Я тоже, невольно, рассмеялся. Мы разместились в салоне, Квакин рванул машину так, что резина на колесах завизжала от ужаса, вычерчивая черные косые полосы на асфальте и оставляя клубы сизого дыма в воздухе.

Взлетное поле блестело утренней тишиной. По этой дорогой медовой полировке кто-то водил дрожащей гравировальной машинкой, поганя ее безнадежно и бесстрашно. Самолет. Деловитые механики запускали и глушили двигатель. Он трещал, срывался на вой, глох — этот далекий игрушечный самолетик — пускал густые выхлопные облака, был неказист и, временно, не вызывал опасений. Если бы не звук. Он напоминал, что ЭТО может летать. Может поднять тебя в воздух и выплюнуть на землю с высоты тысячи метров. Я заставил себя оторвать взгляд от самолета. Поле залатали выгоревшими от солнца брезентовыми простынями. На них неровно разбросали парашютные мешки, каски и пары уродливых ботинок. Кто-то серьезный ходил с планшеткой и ручкой, заставляя всех расписываться, два «перворазника» тащили стол, полосатый конус повис на мачте (ветра нет), пилот торопился в сторону здания диспетчерской — идеальная картинка утренней здоровой суеты. Если смотреть с другой стороны забора. Если смотреть по телевизору. Если думать об этом дома.

— Перворазники, подойдите ко мне! — Лена махала рукой возле одного из брезентовых полотнищ, — всем к врачу на осмотр.

ВРАЧ! Вот, кто может меня спасти. Он сразу заметит мою тахикардию, повышенное давление и бледность. Он не допустит меня к прыжкам! Я спешил к врачу, я был рад встрече с ним,


Рекомендуем почитать
Слоны могут играть в футбол

Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.


Плановый апокалипсис

В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.