Операция «Примула» - [193]

— У меня осталось тридцать тысяч и билет, — прошептал он. — Так что можно ехать подыхать.

— Но разве вы в состоянии теперь уехать?

— Конечно! Здесь меня продержат дней восемь — десять. Потом… я уеду. Это все, что я могу для вас сделать, и я это сделаю.

Он закрыл глаза, лицо его выражало невыразимую муку. Затем он взглянул на меня с каким-то спокойным отчаянием.

— Если бы я мог… я бы снова это сделал… Но убить себя, оказывается, так трудно!..

Слова эти буквально парализовали меня, словно и мне тоже предстояло ступить на этот неведомый путь, откуда он вернулся, потерпев поражение.

— Да будет вам говорить глупости, — сказал я. — Вам надо молчать. Ах да! Еще один вопрос. Полиция допрашивала вас?

— Да. Для проформы. Меня все ругали… и полицейский… и врач… и санитарка… Никто не любит дезертиров.

— А… о вашем прошлом никто ничего не пытался узнать?

— Нет.

— Отдыхайте, лежите спокойно. Я позабочусь о вас… Да, да, старина. Ничего не поделаешь. Вам нельзя возвращаться на старое место. Я найду вам другую комнату, а там видно будет.

Я сжал его руку. На глазах его выступили слезы. Он был еще слишком слаб, чтобы владеть собой.

— Подлец я, — сказал он, не сдержавшись, довольно громко, так что несколько голов повернулись в нашу сторону.

— Тише! Не волнуйтесь. Я приеду за вами, как только вас выпишут.

А что мне оставалось делать? Разве я мог поступить иначе? Он и на этот раз добился своего. Я столько всего для него сделал, что теперь мне некуда было отступать. Пусть в конце концов меня узнают, ну и что? Я стал фаталистом. Недавние предосторожности показались мне вдруг смешными. И потому я отправился на поиски старшей медсестры. Я просил ее позаботиться о больном. Говорил ей, что Моруччи пережил много горя и заслуживает особого внимания. Она с удивлением смотрела на орденские ленты, украшавшие мою грудь, несомненно задаваясь вопросом, почему этот господин, с виду такой важный, проявляет интерес к такому ничтожному бедняку, как этот Моруччи. Но, видишь ли, мой мальчик, бывают в жизни моменты, когда на все хочется махнуть рукой.

Помнишь Рене Лонжа, того самого, благодаря которому меня спасли партизаны? Выйдя из больницы, я хотел позвонить ему и договориться о встрече. Хотел все ему рассказать. Сбросить наконец с себя груз прошлого! Какое искушение! Я чуть было и правда не позвонил ему. Но потом, по здравом размышлении, понял — хотя это и без того было ясно, — что он ничем не в силах мне помочь. Напротив, долг совести повелит ему сообщить властям о Плео. Нет! Мы с Плео были один на один, лицом к лицу. И никто ничего не мог решить вместо меня.

Прежде чем вернуться к работе, я целый день предавался бесплодным размышлениям. Плео сказал, что должен покинуть Францию как можно скорее. Другого выхода не было. Оставалось решить вопрос с деньгами, ибо они снова ему понадобятся. Занять, конечно, было совсем не трудно. Но очень скоро станет известно, что Прадье, член парламента, человек выше всяких подозрений, личная жизнь которого была прозрачна, как стекло, нуждается в средствах. Все в конце концов становится явным, — помнится, я уже говорил тебе это, — да иначе и быть не может в той среде, где за тобой следят, где тебя окружают всякого рода хищники, которые только и ждут удобного случая, чтобы вцепиться в горло. Я уже не говорю о спецслужбах, которые всегда начеку!

Я дал себе два или три дня передышки. И конечно, опасность возникла там, где я ее совсем не ждал. С этого самого момента события покатились одно за другим с ужасающей быстротой. Я занялся изучением проекта реформы по проведению экзаменов на степень бакалавра, и тут ко мне в дверь постучала Арманда.

— Можешь уделить мне минуту?

По выражению ее лица я сразу понял, что дело неладно.

— Я подумала, — начала она, — что неплохо было бы послать мальчику немного денег. На его жалованье особо не разгуляешься, а мне хочется, чтобы он ни в чем не нуждался. Как их там кормят, в этом госпитале?

— Прекрасная идея.

— Не правда ли?

Я чувствовал какой-то подвох, а ее злая ирония лишь усиливала мои опасения.

— Так вот я зашла в банк, — продолжала она. — Ты не возражаешь?

Из коробки, которую я всегда держу открытой на письменном столе, она взяла сигарету и не спеша закурила ее. Я уже обо всем догадался. Сейчас снова начнется баталия. Я предпочел атаковать первым.

— Ты попросила счет, — сказал я.

— Да. И увидела, что с него снято триста тысяч франков. А так как это не я…

— То, кроме меня, некому, — закончил я вместо нее. — Да. Мне нужны были деньги.

— Зачем?

— Да потому что у меня есть любовницы, ты же это прекрасно знаешь.

Мне вдруг захотелось спровоцировать ее, довести до крайности. Я был в отчаянии. Казалось, Плео нашептывает мне на ухо: «А ну! Чего ее жалеть? Какое мое дело, говорите? Но разве вы не вольны распоряжаться своими деньгами? Нет, ей обязательно нужно совать свой нос во все!»

— Опять эта Эвелина, — сказала она. — Я прекрасно видела в тот день, что ты лжешь.

— Я не желаю ничего обсуждать, — крикнул я. — Повторяю тебе в последний раз: твои подозрения просто смешны.

— Куда же в таком случае ушли деньги?.. Имею же я право знать. Тебе не кажется?