Операция «Остров» - [25]

Мелькнула фотография в глянцевом журнале — в спутнице модного дизайнера на каком-то, прости господи, фэшн-пати папарацци опознали бывшую жену банкира N., г-жу Князеву… Этот глянец схлынул с Марины, а Песоцкого с грохотом понесло дальше через пороги с бурунами.

Но в тот влажный октябрьский день он позвонил ей и услышал забытое тепло в голосе.

Она уже была замужем за своим Марголисом — тот маленький индеец с демонстрации девяностого года преданной осадой добился-таки своего. Но солнце так и не согрело этот невеселый брак. Детей у них не было — у нее и не могло быть, а он до сорока лет жил со своей мамой: ждал Марину…

Ходил Марголис с палочкой, припадающим шагом — что-то случилось с суставами — писал в оппозиционные сайты, рассылал по всему миру правозащитные пресс-релизы, которые немедленно уходили в спам, ходил в угрюмых завсегдатаях этих игрушечных баррикад…

Песоцкий презирал неудачников — аудитория ниже миллиона его не интересовала. Персонально Марголис, понятно, еще и раздражал.

Марину было жалко, себя тоже. Они сидели в тихом подвальчике на Ордынке, пили фреш и ристретто, глядели друг другу в глаза и пересказывали прожитые врозь годы, заполняя лакуны и сопоставляя даты. Это стало их горьким лото: а где тогда был ты… а где ты?

После института она вернулась в свой Воронеж, потом по какому-то обмену поехала в Америку, на два года зависла в Нью-Йорке, но так и не вписалась в ту прямоугольную жизнь.

Слова «брат» и «сестра» прижились между ними (он, конечно, рассказал ей про встречу на кладбище). Да, это была она, и годы спустя пораженный Песоцкий узнал о дружбе двух женщин, юной и уходящей. Марина звонила маме после их разрыва, приезжала в больницу на Каширку… Песоцкий вспомнил, как мучилась этим разрывом мать, как пыталась заговаривать о Марине, и как он резко обрывал эту тему: было слишком больно.

В тот год он пытался вышибить клин клином, и осенью закрутил роман с Леной Карелиной, изящной брюнеткой и признанным первым номером кафедры. Они были парой для обложки журнала «Огонек» — умные и красивые, но щекотки самолюбия было больше, чем радости, да и привести ее в родительский дом Песоцкий так и не решился.

К весне, поставив галочки в графе «успех», они с облегчением разбежались, и Песоцкий не придавал этому эпизоду своей жизни никакого значения, пока не узнал, спустя почти двадцать лет, что Марина видела их вдвоем той зимой, сладкую парочку.

Видела в декабре, а на Новый год он позвонил ей в общагу и наткнулся на бесцветный голос, отвечавший овальными словами, — и повесил трубку, так и не решившись сказать то, зачем звонил. А она не сказала ему, что ревела потом у будки вахтера — не сказала и двадцать лет спустя.

Он тоже много чего ей не рассказал. Зачем? Судьба давно застыла бестолковым куском гипса, и теперь можно было только пить фреш и глядеть в эти родные глаза — как в окошко на океан из тюрьмы Алькатрас. Возможности сбежать не было.

Они сидели, на пятом десятке своих лет, в кафе на Ордынке. У нее был перерыв между учениками, несчастный Марголис и мама в Сокольниках, у него — мистический блокбастер на работе и реальная Зуева дома.

И вросшие уже до костей колодки дружбы с хозяевами из Кремля.

* * *

…Хозяева не знали, как незаметно выйти из-за стола, с которого было натащено во все рукава, они нервничали и вовлекали в свою паранойю благородных интеллектуалов вроде Песоцкого. Благородные интеллектуалы старались сидеть на кремлевской елке аккуратно, не расцарапывая репутации, но репутация была уже — в кровь.

Ближе к концу второго срока душку Леонарда бросили на укрепление монархии. Это называлось — движение «За Путина». Он пробовал отговориться, но ему прямо было сказано, что отказ будет расценен клиентом как дезертирство, со всеми вытекающими.

Клиента Песоцкий видел пару раз совсем близко — имел, так сказать, счастье заглянуть в эти бесцветные глаза и вот чего не хотел совсем, так это попасть клиенту во враги. Пришлось режиссировать эту придурочную самодеятельность с радениями ткачих… «Не уезжай ты, мой голубчик!»

В день съезда Песоцкий попробовал неназойливо слинять (как шестиклассник в туалет с контрольной) — отловили, взяли за яйца, заставили размышлять под телекамеры про будущее России, которое выше абстрактных ценностей... Ну, текст вы знаете. Твою мать!

А главное: он опять весь измарался, а они в последний момент передумали насчет третьего срока, и клиент опять вышел весь в белом, а на Песоцкого уже пальцами показывать начали. Да еще, словно в издевательство, наградили медалькой позорной, мелкой, на пару с одним юным телевизионным наглецом, который пешком под стол ходил, когда он, Песоцкий, уже вовсю решал судьбы Родины!

И не прийти в Кремль было нельзя, и насмешка чудилась в стальных глазах награждающего…

* * *

Песоцкий ворочался на измятой постели в зашторенном полуденном бунгало — с тяжелой, словно набитой песком башкой. Сна не было, и раз за разом ломило затылок той усмешкой и проклятым разговором с Мариной.

Как вынесло их на политику? — наваждение какое-то… Почти год обходили эту тему! Эту — и Марголиса с Зуевой. Выносили за скобки, молча договорившись, что за их тайным столиком с итальянским меню и запахом хорошего жареного кофе не будет никого, кроме них двоих и того хорошего, что было. А тут вдруг — и так глупо! И главное, с такой мелочи началось…