Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе - [86]

Юноша и девушка были очень молоды. Они шли на прогулку в горы. Когда девушка сказала «не надо больше», юноша смущенно улыбнулся и тихо, как бы извиняясь, попросил:

— Ты понимаешь, мне необходимо обо всем этом рассказать до конца. А поскольку кроме тебя у меня никого нет… Это как заноза, сидит глубоко, и нужно ее вытащить, а то загноится. Понимаешь?

— Понимать-то я понимаю, но нельзя же так все время, без конца, все об одном и том же. Ведь ты уже… — девушка заколебалась, они и знакомы-то были всего неделю, — вот уже несколько дней ты все рассказываешь и рассказываешь. Я ведь для твоей же пользы. Но если ты считаешь, что так будет лучше…

Она беспомощно развела своими красивыми руками.

— Здесь чудесно, — сказал юноша. — Это мы хорошо придумали пойти погулять. Ты придумала. Ты теперь всегда что-нибудь хорошее придумывай, а то я пока еще никуда не гожусь.

— Не огорчайся. Я тоже сначала думала, что никогда больше не обрадуюсь обновке, — засмеялась девушка.

На ней было светлое платье, пестрое, как весенний луг.

— Ты! Тебе необыкновенно повезло. Ты все время просидела в деревне, кормила кур… Ну что ж ты сразу сердишься, тебе же в самом деле повезло, и поэтому ты такая славная и спокойная и так ужасно мне нужна. Какие у тебя красивые ноги! Я их когда-нибудь нарисую. Мне обязательно надо сдать на аттестат зрелости и идти учиться. Я всегда хотел быть художником. Всегда, то есть до войны. Но тогда мне было тринадцать лет…

Они вошли в лес. Лес был густой, хвойные деревья стояли шеренгами, как солдаты. Под ногами мягко пружинила хвоя.

— В таком случае, — сказала девушка, — вечером мы пойдем в кино. Или куда-нибудь на танцы? Ладно?

Юноша нагнулся, поднял с земли шишку, понюхал ее.

— Давай отдохнем, — предложил он.

Они легли навзничь, лицом к небу. Небо над лесом простиралось чистое, светло-голубое.

— Моя мама была бы очень рада, — сказал юноша. Глаза его были закрыты, длинные ресницы подчеркивали нездоровый цвет лица. Он подождал немного, но девушка не спросила «почему». Он заговорил снова:

— Она была бы очень рада, если бы знала, что я лежу в лесу с девушкой, которую люблю, лежу себе в лесу, а день такой чудный, веселый, и ничто мне не грозит. Она ведь наверно об этом думала, когда…

Он снова умолк. Девушка лежала неподвижно, закинув руки за голову, и жевала травинку.

— То, как с мамой получилось, было хуже всего, — сказал юноша. — Хуже земляники в лесу, когда я неделю ел листья и коренья, хуже, чем когда меня били в лагере. У тебя руки точь-в-точь как у моей матери. Она была очень красивая. Мы жили в маленькой, грязной комнатке, отец был уже в лагере, нам нечего было есть. Но моя мать по-прежнему была красивая и веселая и никогда при мне не показывала, что боится. А я боялся ужасно. Она тоже боялась, я знал, по ночам меня часто будил тихий плач, но я лежал тихонько, как мышь, чтобы она могла выплакаться. Перед тем как это случилось, то, что я сейчас тебе расскажу, мать стала реже плакать по ночам, потому что мы вот-вот должны были получить документы и перейти на арийскую сторону. Теперь уж я не мог спать, боялся, что бумаги не придут вовремя, опоздают. А она была спокойна, все учила меня разным молитвам и тому, как надо креститься и петь колядки. Потому что как раз приближалось Рождество. И в ту ночь я тоже не спал. Я слышал, как они вошли в подъезд, но со страху у меня отнялся голос, я лежал оцепенелый и не мог даже позвать маму. На первом этаже раздались вопли, там били… Я крикнул только тогда, когда они уже поднимались по лестнице. Ступени скрипели… Я до сих пор слышу, как они скрипят, — смешно, верно?

Он замолк и прислушался. Дохнул ветер, с деревьев упало несколько шишек. Было жарко, как перед грозой.

— И как она это сделала? Просто не поверишь — в одну секунду. Я потом часто думал, что она, верно, заранее к этому приготовилась, уж очень ловко и быстро она все тогда сделала Вскочила с кровати, одним махом запихнула постель в ящик комода, в мгновенье ока сложила свою раскладушку и задвинула ее за шкаф. Затем схватила меня за руку и втолкнула в угол за дверью. И прежде чем они стали ломиться в дверь, распахнула ее широко и гостеприимно. Тяжелая дубовая дверь притиснула меня к стене и полностью заслонила. В комнате осталась одна кровать и один человек. Я услышал, как мать спросила по-немецки: «В чем дело?» таким спокойным голосом, словно разговаривала с почтальоном. Они ударили ее по лицу и велели, как есть, в ночной рубахе, сойти вниз…

Он перевел дыхание.

— Вот, собственно, почти и все. Почти… Вот только — когда мать прижала меня дверью к стене, я, сам не знаю как, ухватился за дверную ручку и притянул ее к себе изо всех сил, хотя дверь и без того не закрылась бы, она была тяжелой, а пол неровный. — Юноша замолчал, отмахнулся рукой от пчелы. — Много бы я дал, чтобы не было этой дверной ручки… — и с извиняющейся улыбкой прибавил: — Ты уж потерпи, моя милая…

Он тихо повернулся на бок и заглянул девушке в лицо. Оно слегка порозовело и было прелестно. Приоткрыв теплые губы, девушка дышала спокойно и ровно. Она спала.

Ида Финк В ночь, когда Германия капитулировала