Опасный замок (сборник) - [4]

– Мы удовольствуемся и малым, – сказал Бертрам. – Сын мой, приветствуй моего старого друга. Августин учится моему ремеслу, но ему еще долго надобно привыкать к путешествиям. Если вы можете его накормить и дать ему на ночь постель, то нам обоим будет очень хорошо; ибо, смею сказать, когда вы путешествовали с Чарльзом – если не ошибаюсь, это ведь с вами мой старинный знакомец, Чарльз, – то вы были совершенно довольны, когда он ни в чем не имел недостатка.

– Нет! – воскликнул шотландский фермер. – Я не знаю, из чего сделаны нынешние молодые люди, но только не из того же дерева, что их отцы: это не вереск, не боящийся ни дождя, ни ветра, но какое-то чужестранное растение, которое не может жить иначе как под стеклом. Когда добрый лорд Дуглас – одно время я находился при нем – был пажем, то довольствовался и кровлей, и пищей, какие едва удовлетворяют вашего знакомого Чарльза.

– Мой Августин неприхотлив, – сказал Бертрам, – но я попрошу вас дать ему особую постель, потому что он оправляется после болезни.

– Понимаю, – молвил Диксон, – ваш сын страдал тем, что в Англии называется черной болезнью, от которой так часто умирают. Хорошо. У вашего сына будет тихая комната. Что касается ужина, то вы воспользуетесь тем, который приготовлен для ваших соотечественников. Так как я вынужден кормить их человек двадцать, то уверен, что они не оспорят у меня права предложить на ночь гостеприимство такому искусному менестрелю, как вы. Стыдно сказать, я должен им повиноваться даже в собственном доме! О, если бы лорд Дуглас был у себя хозяином, у меня хватило бы силы и отваги выгнать их всех, как… как…

– Говоря яснее, как шайку редесдейлских мародеров, – сказал Бертрам, – как вы при мне выгоняли их однажды.

– Да, – отвечал шотландец, выпрямляясь, – но тогда дом принадлежал мне, у меня были силы оберегать его и причина защищать, между тем как теперь я… но нужды нет, что такое я! Благороднейший лорд в Шотландии теперь не в лучшем положении.

– Вы круто ставите вопрос, мой друг. Я не утверждаю, что человек ученый, богатый и сильный имеет право притеснять своего соседа только потому, что последний невежественнее, беднее и слабее его; но когда между ними затевается ссора, слабый вынужден бывает покориться…

– С позволения вашего – если слабейший сумеет воспользоваться всеми средствами, находящимися у него во власти, он может все-таки отомстить притеснителю, что будет по крайней мере компенсацией за его временную покорность; но он поступает глупо, как шотландец, если терпит несправедливость с бесчувствием идиота или ожидает мщения, нисшедшего свыше. Но вы не пугайтесь…

– Я ничего нe боюсь.

– В добрый час, – сказал Диксон. – Добро пожаловать в дом, старый друг. А о вас, молодой человек, мистер Августин, позаботятся, как о родном.

– Могу ли я спросить, – сказал Бертрам, – отчего вы так гневались на моего юного друга Чарльза?

– Мой добрый господин, – отвечал молодой человек прежде, чем фермер раскрыл рот, – мой отец может сказать вам все что угодно, но это смутное время затуманивает рассудок у самого умного человека. Отец мой видел, как два или три волка уносили наших лучших овец, и потому только, что я звал на помощь английских солдат, он так рассердился, что был готов убить меня, и единственно за то, что я спас его овец.

– Странное дело, мой старинный друг, – сказал Бертрам.

– Оставим это из дружбы ко мне, – отвечал фермер. – Чарльз мог вам сказать что-нибудь другое, ближе к истине, если бы только хотел.

Менестрель, видя смущение и даже досаду шотландца, не настаивал.

В это время они подходили к дому, в котором слышались голоса двух английских солдат.

– Успокойся, Энтони, успокойся, – говорил один голос, – если не из здравого смысла, то из приличия; сам Робин Гуд не садился за стол прежде, чем было готово жаркое.

– Не готово! – воскликнул другой, грубый голос. – Очень жаль, что оно еще не готово! Если бы я успел его съесть, то этот негодяй Диксон его даже и не унюхал. Ах, если бы сэр Джон Уолтон не отдал приказания, чтоб солдаты делили со своими хозяевами пищу…

– Тише, пожалуйста, тише, постыдись, Энтони. Я слышу, идет хозяин. Перестань ворчать, ведь наш капитан настрого запретил всякую ссору между солдатами и обывателями.

– Я убежден, что не подам к этому ни малейшего повода, – сказал Энтони, – но я также хотел бы быть уверен в добрых намерениях этого Томаса Диксона, который всегда так мрачно смотрит на английских солдат, что, признаюсь тебе, я редко ложусь спать без опасений, что ночью меня зарежут. А между тем вот он, – прибавил Энтони, понижая голос, – а с ними этот бешеный Чарльз и два чужестранца, которые, ручаюсь, так голодны, что сожрут весь наш ужин, если не сделают чего похуже.

– Не стыдно ли, Энтони, – возразил его товарищ, – ты боишься двух усталых путников и тревожишься, что они съездят наш ужин. Здесь нас четверо или пятеро при оружии, и ведь это не двенадцать голодных шотландцев, которые угрожали бы нашему ужину. Что вы скажете нам, хозяин? – продолжал он, обращаясь к Диксону. – Вам известно приказание, отданное нашему посту, что мы должны осведомляться о занятиях ваших гостей? Я убежден, что вы дожидаетесь ужина с таким же нетерпением, как и приятель мой, Энтони, но я вас недолго задержу и задам всего несколько вопросов.