Опасный замок (сборник) - [32]

Отец мой, которого шотландец пощадил из уважения ко мне или скорее к Флеммингу, извлек из сострадания и доброты своего победителя одно преимущество, которым и поспешил воспользоваться. Имея одну только свободную руку, Уоллес при всей своей исполинской силе не мог воспрепятствовать осаждавшим столкнуть лестницу, на которой я держалась. Употребив всю силу и невероятную ловкость, он спрыгнул со мной вниз. Он спасся чудом, а я упала на кучу камней и обломков, и непокорная дочь, или, лучше сказать, неверная послушница, я пришла в чувство лишь для того, чтоб найти себя страшно обезображенной, какой вы меня теперь и видите. Я узнала тогда, что Малькольм избегнул смерти, и вскоре до меня дошла весть, что отец мой убит в одной кровопролитной схватке. Если бы он был жив, я должна была бы покориться своей участи, но так как он уже умер, я чувствовала, что предпочту скорее просить милостыню в шотландской деревне, нежели соглашусь сделаться настоятельницей этого дома Святой Бригитты: притом же и эта дорога, предназначаемая мне отцом, недолго была мне открыта. Старая настоятельница умерла; ее место могло бы оставаться вакантным, пока я не заняла его; но судьба рассудила иначе: англичане прислали сюда двоих или троих монахов, принадлежавших к их партии, и они теперь окончательно завладели всей общиной и делают то, что угодно Англии. Но я уж, во всяком случае, не останусь здесь, чтобы получать приказания от этого аббата Джерома. Я уйду отсюда, и у меня не будет недостатка в родственниках и друзьях, которые найдут убежище поприличнее для Маргариты Готлье, нежели монастырь Святой Бригитты. Вы также, милая леди Августа, выйдете на волю и поступите правильно, если оставите здесь письмо, которое откроет сэру Джону Уолтону преданность, внушенную вам его счастливой звездой.

– Разве вы не намерены возвратиться в мир, – спросила леди Августа, – и вы откажетесь от человека, брак с которым доставил бы вам взаимное счастье?

– Милое дитя мое, – отвечала сестра Урсула, – это вопрос, которого я не смею задать сама себе и на который не знаю ответа. Я еще не пострижена, я не сделала ничего, что изменило бы мое отношение к Малькольму Флеммингу. Он дал клятву, которая записана на небесах, и называл себя моим женихом. Но признаюсь тебе, милая Августа, до меня дошли слухи, которые задели меня за живое: говорят, весть о моем уродстве произвела странное действие на моего избранного рыцаря. Правда, я теперь бедна, – прибавила сестра Урсула вздыхая, – и не обладаю красотой, покоряющей мужчин… И приходят минуты, когда я бываю покойнее, когда я считаю законченным мой роман с Малькольмом Флеммингом; все кончено, остались одни обеты… А между тем в глубине моего сердца раздается голос, который говорит, вопреки рассудку, что если бы я твердо верила тому, что утверждаю теперь, меня ничто не могло бы привязывать больше к жизни. Несмотря на все мудрые рассуждения, душа моя питает втайне надежду, что Малькольм Флемминг, готовый пожертвовать всем за отечество, не может быть эгоистом, изменяющимся от поворота судьбы. Мне кажется, что если бы подобное несчастье случилось с ним, то он не сделался бы для меня менее мил… Я смею иногда воображать, что Малькольм и Маргарита могли бы быть еще счастливы. Посмотрите на меня, милая леди Августа, посмотрите на мое лицо, если у вас хватит духу, и скажите, не преувеличиваю ли я надежды, обольщаясь возможностью того, что едва вероятно?

Леди Беркли подняла глаза, подумала и сказала:

– Вы задаете мне щекотливый вопрос, милая леди Маргарита. Было бы дурно с моей стороны злоупотреблять дружбой, не отвечая откровенно, и было бы жестоко – отвечать вам легкомысленно. Правда, так называемая красота – первое качество, ценимое в нашем кругу; нам льстят, восхваляя наши прелести, более или менее существенные; однако бывали примеры, что человек предпочитал телесной красоте таланты, прекрасные качества души и сердца. Зачем же вы сомневаетесь в постоянстве вашего Малькольма Флемминга?

Монахиня прижала к груди руку леди Августы и сказала с глубоким вздохом:

– Я боюсь, что вы польстили мне, и, однако, чувствую, что лесть невозможна в такую минуту. Ответьте мне на один вопрос, и пора окончить нашу беседу. Вы, милая Августа, наделенная от природы столькими прелестями, могли бы вы примириться с мыслью утратить красоту, что повлекло бы за собой то, чего я, без сомнения, должна бояться, то есть потерю возлюбленного, ради которого уже столько принесено жертв?

Благородная англичанка взглянула на собеседницу и не могла не вздрогнуть при мысли, что ее собственные прелестные черты могли сделаться подобными отвратительному лицу Маргариты Готлье, казавшемуся еще ужаснее от потери одного глаза и страшным шрамам.

– Верьте, – сказала она, подняв торжественно глаза к небу, – что в предполагаемом вами случае я бы плакала меньше о себе и больше о низости чувств возлюбленного, который бросил бы меня потому, что преходящие прелести, и без того сохраняющиеся недолго, увяли бы прежде нашего брака… Но что это?

– Сигнал нашего освобождения, – сказала Урсула, прислушиваясь к звукам, походившим на крик совы. – Надобно приготовиться оставить монастырь через несколько минут. Есть у вас что-нибудь взять с собой?