Опасный дневник - [17]
— И что же? — спросил цесаревич.
— С герцогом Бироном, в ту пору всесильным, не поладил, надеялся, что государыня его защитит, — ан вышло не так. Волынского арестовали, подвергли пыткам. Поднятый на дыбу, во всем повинился, чтоб избавиться от мук, и смерть жестокую принял. А он перед отечеством ни в чем не проступился. Разве деньги ему всегда были надобны…
— Взять Долгоруких князей, — продолжал свою тему Теплов. — Княжна Екатерина царской невестой была, хоть жених, государь Петр Второй, едва четырнадцати годков достиг. Князь Иван Алексеевич первым другом ему был, все с ним на охоту ездил. Настало другое царствование — и Долгоруких обвинили, что злоумышляли они против новой государыни, разослали кого куда — в Березов, в Пустозерск, в Соловки, — а через несколько лет показалось этого мало, и головы им поотрубали…
Гофмейстер великого князя осуждающе посмотрел на Теплова. Тот показал, что понял намек и придержит язык.
Петр Иванович Панин увидел эту немую сцену и переменил разговор.
— У нас любят говорить, господа, — обратился он к сотрапезникам, — что один или другой посол не весьма умен. А я спрошу: зачем ему быть умным? Пусть он и плох, да ведь он от своего правительства может быть снабжен всеми наставлениями, и при чужом дворе никто не узнает, какой у него самого ум.
— Наставления тоже с умом исполнять надобно, — улыбнулся Иван Григорьевич Чернышев, — не параграф, не букву, но самое дело.
— Какую не букву? — спросил Павел.
— Сейчас объясню, ваше высочество, — ответил Иван Григорьевич. — В старинные времена, при государе Алексее Михайловиче, окольничий царский Потемкин Петр Иванович отправлен был послом в Англию, и еще велели ему взять мимоездом аудиенцию у датского короля. В инструкции, как во всех странах водится, было накрепко прописано, что представляет он особу государя и никак не должен уступать преимуществ, столь высокому сану присвоенных. Потемкин прибыл в Копенгаген, датскую столицу, — и вот незадача: король болен и лежит в постели. А дело посольское отлагательства не терпит. Да хоть бы и принял его король, как они разговаривать будут? Король не встанет, а русский посол перед ним на ногах? И выйдет оттого российскому государю поношение. В инструкциях казус такой не предусмотрен был. Посылать гонца в Москву — месяца два пройдет, пока ответ получишь…
— И что же придумал ваш Потемкин? — с любопытством осведомился Строганов.
Никита Иванович, вероятно, знал эту историю, известную в дипломатическом мире, но внимательно слушал рассказчика.
— А Потемкин пошел к датским министрам и говорит: «Ничего, что король ваш не встает. Раз он может меня выслушать и свой ответ дать намерен, поставьте мне подле него другую постелю. Я лягу и в такой позиции с королем поговорю. Ждать же времени отнюдь не имею».
— Неужели поставили? — спросил Строганов.
— Датские министры люди были умные и не мелочные. Они дружбой с Россией дорожили. Попробовали Потемкина урезонить, да какое там! Принесли в опочивальню еще одну кровать. Она была меньше королевской и не столь пышна, но Потемкин спорить не стал и, лежа на ней, посольство свое исправил. Каков?
Собеседники весело смеялись.
— Согласен, — сказал Петр Иванович, — ваш посол показал свою хитрость, сумев обойти строгости церемоний. Но говорил ведь он то, чем его в Москве зарядили другие головы, сортом повыше. Главное — надобно, чтобы министры, внутри страны управляющие, с ясным разумом были. И я скажу, что нам скорее без хороших фельдмаршалов обойтись можно, чем без таких первостатейных министров.
— Не в министре дело, — заметил Теплов. — Он каким угодно быть может, лишь бы ему секретарь умный достался, мог все дела исполнить и всем угодить.
— Вот-вот, — возразил Петр Иванович, — знакомые слова. Прежде также всегда говаривали, что в полку больше всего надобен исправный майор — от него, мол, а не от командира полка, зависит порядок. А ныне говорят — и справедливо! — что нужны хорошие полковники, а под их предводительством и майоры, и все остальные офицеры будут хороши.
Никита Иванович поддержал брата:
— От министра зависит, чтобы дела в порядке велись, и он своих подчиненных тому учит. Сколько ни доводилось мне отправлять министерских дел, всегда своими подчиненными бывал доволен — и оттого, что знаю каждого и ведаю, что кому поручить могу.
Великий князь ел треску с горчицей и как будто не вслушивался в разговор старших. Так ли это было на самом деле, Порошин не знал. Про себя же посетовал, что гости не соблюдали пристойность, выбирая темы для беседы, и что Никита Иванович не служил примером своим сотоварищам.
И это было самое важное впечатление Порошина от первого дня, проведенного на новом поприще.
В свое время императрица Елизавета Петровна приказала Панину сочинить план воспитания великого князя. Он повиновался и написал проект, который назвал в уничижительном для себя тоне, так:
«Всеподданнейшее проявление слабого понятия и мнения о воспитании его императорского высочества государя великого князя Павла Петровича».
«Слабое понятие», конечно, значило: самое сильное и правильное, — Панин был уверен, что никто лучше его не знает способа воспитывать государей, он видел, как это делалось в Швеции, слышал, чему учили в других государствах. Но ведь при дворе и каждый думал одно, а говорил другое.
Название новой книги говорит и о главном её герое — Антиохе Кантемире, сыне молдавского господаря — сподвижника Петра I, и о его деятельности поэта-сатирика, просветителя и российского дипломата в Англии Фракции.
Александр Западов — профессор Московского университета, писатель, автор книг «Державин», «Отец русской поэзии», «Крылов», «Русская журналистика XVIII века», «Новиков» и других.В повести «Забытая слава» рассказывается о трудной судьбе Александра Сумарокова — талантливого драматурга и поэта XVIII века, одного из первых русских интеллигентов. Его горячее стремление через литературу и театр влиять на дворянство, напоминать ему о долге перед отечеством, улучшать нравы, бороться с неправосудием и взятками вызывало враждебность вельмож и монархов.Жизненный путь Сумарокова представлен автором на фоне исторических событий середины XVIII века.
На седьмом десятке лет Гавриил Романович Державин начал диктовать свою автобиографию, назвав ее: "Записка из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающих в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина". Перечисляя свои звания и должности, он не упомянул о главном деле всей жизни — о поэзии, которой верно и преданно служил до конца дней.Книга А. Западова посвящена истории жизни и творчества яркого, самобытного, глубоко национального поэта.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.