Опасные тайны - [41]

— А ты наслаждался этим вовсю.

— И снова — прямо в точку. Какой смысл иметь хорошую или дурную репутацию, если не можешь ей соответствовать в делах и поступках?

— А какой репутацией пользуешься ты?

— Дурной, дорогая Келси, самой дурной. Спроси любого, и тебе скажут, что находиться наедине со мной в спальне означает сделать первый шаг к погибели.

— От первого шага до окончательной гибели довольно длинный путь.

— Не такой уж он и длинный.

Пожав плечами, Келси залпом допила все, что оставалось в ее бокале.

— Расскажи мне о карточной игре.

— За ужином. — Гейб протянул руку. — Я очень люблю интимную атмосферу ужина у камина. Для меня это еще один шаг к краю пропасти.

Заинтригованная, Келси оперлась о его протянутую руку.

— Ты пока ничем не подтвердил свою дурную репутацию.

— Все еще впереди.

Внизу он снова наполнил ее бокал. За время их отсутствия слуги, которых Келси не видела и не слышала с тех пор, как вошла в дом, успели поставить на столик две тарелки с серебряными крышками, зажечь свечи и включить негромкую музыку. Келси узнала Гершвина.

— Так как насчет карточной игры?

— Хорошо. Что ты знаешь о покере?

— Я знаю, какая рука какую бьет. Во всяком случае, мне кажется, что знаю. — Келси положила в рот кусочек рыбы и зажмурилась от удовольствия. — Эта рыба кладет ипподромные бутерброды на обе лопатки, — заметила она.

— Я передам повару, что ты так сказала. Так вот, о картах… Лет пять назад я участвовал в большой игре, в настоящем марафоне. Большие ставки, большой риск.

— Где-нибудь здесь?

— Не где-нибудь, а в этом самом доме. Который стоял на месте моего.

Келси прищурилась.

— Разве азартные игры в Виргинии не запрещены законом?

— Так позвони в полицию. Ты хочешь слушать или нет?

— Хочу. Итак, ты участвовал в большой незаконной игре в покер. Что было потом?

— Канингем попал в полосу неудач, и не только во время игры. Образно говоря, карта не шла ему вот уже несколько месяцев. Его лошади захромали и начали проигрывать. На протяжении целого года ни один из его жокеев не взял ни одного призового места. У Билла накопилась целая куча неоплаченных долгов, и тогда — как и многие люди, которым хронически не везет, — он вообразил, что маятник скоро качнется в обратную сторону, и он сможет поправить свои дела, если сделает один, всего один удачный ход.

— И он сел играть.

— Совершенно верно. В то время у меня была доля в одной резвой кобыле, которая хорошо гонялась. И я… — Гейб улыбнулся дьявольской улыбкой. — Я собрал стрейт флеш на бубнах. Мне всегда хотелось иметь такую ферму, как эта, и я сел за стол, думая, что если мне удастся не проиграть своей ставки сразу, то я смогу набрать достаточно, чтобы прикупить еще одну лошадку. Ты следишь за моей мыслью?

— Звучит вполне разумно. С извращенной точки зрения, конечно.

Безрассудно, подумала Келси. Безрассудно и… восхитительно.

— В конце концов ты выиграл гораздо больше, чем одну лошадь.

— Я не мог проиграть. Это был один из тех удивительных дней, когда все складывается удачно и безумно везет во всем. Если у него был фул хаус, мне приходило каре. Если у него был стрит, мне приходил флеш. Но настоящие беды начались у Канингема тогда, когда он не сумел бросить игру вовремя. В конце концов он проиграл примерно шестьдесят — шестьдесят пять…

— Сотен? — нетерпеливо перебила Келси, и Гейб, очарованный такой наивностью, взял ее руку в свою и бережно поцеловал.

— Тысяч, дорогая моя, тысяч! Ему нельзя было их проигрывать, у него их просто не было. Наличными, во всяком случае. А он все повышал и повышал ставки и не пропустил ни одного кона.

— А ты, разумеется, приложил все усилия, чтобы привести его в чувство, — едко заметила Келси.

— Я сказал ему, что он делает ошибку. Он ответил, что все в порядке. — Гейб пошевелил плечами. — Кто я такой, чтобы спорить? К тому времени нас осталось всего четверо за столом, за которым мы провели часов пятнадцать, если не больше. Последний кон, начальная ставка — пять тысяч, никаких ограничений на повышение.

— Итого на кону было двадцать тысяч? Двадцать тысяч еще до того, как вы начали?

— И больше ста пятидесяти тысяч, когда остались только мы с Канингемом.

Вилка Келси остановилась на полпути ко рту.

— Сто пятьдесят тысяч долларов за одну партию?

— Он думал, что у него на руках выигрышная карта и продолжал торговаться. Я повышал последним и положил в банк еще пятнадцать штук. Мне казалось, что так я положу конец его страданиям, но Канингем ответил тем же.

Келси медленно поднесла к губам бокал и отпила глоток, чтобы промочить внезапно пересохшее горло. Она чувствовала себя так, словно сидела вместе с Гейбом за тем же столом, где от того, как ляжет карта, зависели проигрыш или победа.

— Это почти четверть миллиона долларов. Гейб ухмыльнулся.

— Ты действительно быстро учишься. Мне было жаль его, но я погрешил бы против истины, если бы сказал, что не наслаждался моментом, когда выложил свой бубновый флеш против его каре. У него не было наличных, — Гейб подлил шампанского в ее бокал, — а имущества едва хватило бы, чтобы покрыть проигрыш, так что мы заключили сделку. Можно сказать, что Канингем поставил свою ферму и проиграл ее.