Совершая круг почета со своим жеребцом, Гейб не чувствовал никакой радости от победы. Желанный золотой кубок, чемпионская попона, расшитая красными розами, внимание прессы и телевидения – ничто не занимало его.
Почти не думал Гейб и о том обстоятельстве, что его залепленный грязью вороной, которого пытались запечатлеть на пленку многочисленные репортеры, отныне войдет в историю как виргинский чемпион, победитель дерби. Даже одетый в красно-белый шелк жокей, то и дело наклонявшийся с седла, чтобы похлопать Дубля по блестящей от пота шее или принять из рук болельщика букет цветов, был скорее мрачен и нисколько не походил на триумфатора.
– Мистер Слейтер… – только и сказал он, когда Гейб пожимал ему руку. – Что же это такое, мистер Слейтер?..
Гейб только кивнул.
– Ты хорошо скакал, Джоуи. Установил рекорд дерби.
При этом известии ни на пыльном лице жокея, ни в его глазах, вокруг которых благодаря защитным очкам кожа осталась чистой, не отразилось ни тени радости.
– А как Рено? Как Горди?
– Пока не знаю. Наслаждайся моментом, Джоуи, – в конце концов, ты и Дубль это заслужили, – с этими словами Гейб обхватил вороного за шею и прижался к нему щекой, не обращая внимания на влажную от пота пыль, покрывавшую его шкуру. – С остальным будем разбираться потом.
Он сделал шаг в сторону и повернулся к Джемисону, стараясь скрыться за лошадью от направленных на него телекамер.
– Ты был ближе, Джеми. Ты можешь сказать, что случилось?
Джемисон, в глазах которого все еще видны были следы пережитого потрясения, молча вертел в руках пышный букет роз.
– Он упал, Гейб… – пробормотал он. – Этот чудо-жеребец вдруг упал как подкошенный…
Неожиданно он поднял голову, и в его взгляде промелькнуло уже не потрясение, а самое настоящее отчаяние.
– Дубль бы сделал его, Гейб! Пусть на последних футах, под самой проволокой, но догнал бы, – проговорил он почти умоляюще. – Я чувствую это, я знаю это наверняка!
– Теперь это не важно, Джеми. – Гейб опустил руку на поникшее плечо своего тренера, желая как-то его подбодрить. Как ни горек был вкус сегодняшней победы, все-таки это была победа.
Служба безопасности ипподрома сработала четко и быстро. Охранники сдерживали прессу и болельщиков, так что Келси, сидевшая за переносной ширмой, лишь изредка видела мелькающие на легкой ткани тени и слышала далекие возбужденные голоса. Кто-то о чем-то спрашивал, кто-то чего-то требовал, кто-то уже праздновал выигрыш, но все это был другой мир, от которого ее отделяла лишь тонкая белая преграда, разделившая жизнь и смерть, словно стена. Здесь, внутри пространства, огороженного ширмой, царило горе, а самым громким звуком были безутешные всхлипывания Наоми.
Моисей подошел к Наоми, погладил по голове и, прижав к себе, стал раскачиваться из стороны в сторону, словно баюкая ее.
– Мо! – окликнула его Келси. – Скажи, почему?
– Не надо мне было ставить… – это прошептал Боггс. Он стоял рядом, прижимая к груди скаковое седло, и по лицу его текли частые слезы. – Не надо было…
Келси наклонилась и нежно погладила жеребца по бархатной шее. Он был такой мягкий, такой спокойный и тихий…
Потом ее внимание переключилось на покрывавшую некогда лоснящуюся шкуру корку пыли и грязи. То были следы отчаянных усилий и борьбы, которую Горди вел на дорожке, и Келси отвлеченно подумала, что, если бы все кончилось по-другому, сейчас бы его уже мыли, чистили, баловали яблоками, которые он так любил.
В последний раз погладив Горди, она заставила себя подняться, потом подобрала забитые землей наглазники и протянула Боггсу.
– Отнеси его вещи обратно в конюшню.
– Это не правильно, мисс Келси, так не делают.
– Да, не правильно… – При мысли о том, насколько это не правильно и несправедливо, Келси почувствовала, как у нее заныло сердце. – Но ты все равно позаботься о его вещах, как и всегда. Кроме того, нужно увести отсюда Наоми.
– Кто-то должен остаться.., ну, чтобы проследить за…
– Я останусь.
В глазах Боггса все еще стояли слезы, когда он поднял голову и посмотрел на нее.
– Хорошо, мисс Келси.
Он повернулся м, словно оруженосец, уносящий с ристалища расщепленный щит и сломанный меч своего господина, зашаркал прочь.
Призвав на помощь все свое самообладание, Келси шагнула к Наоми.
– Ты нужен ей, Мо. Может быть, ты отвезешь ее обратно в отель?
– Здесь еще полно дел, Келси.
– Что смогу, я сделаю. Что-то ведь можно будет отложить и до завтра… – Она опустила руку на спину Наоми и несколько раз погладила, словно стараясь умерить сотрясавшую ее тело дрожь. – Мама… Поезжай в отель, мама…
Из них троих один только Моисей заметил, что Келси впервые назвала Наоми «мамой».
Раздавленная горем и неизбывным чувством вины, Наоми тяжело поднялась с перевернутого ведра – только для того, чтобы повиснуть на плече тренера. Взгляд ее в последний раз упал на мертвого жеребца. Гордость Виргинии, подумала Наоми. Ее гордость…
– Ему было только три года, – прошептала она. – Три года я ждала, и вот…
– Не надо, – быстро, но твердо сказала Келси, хотя ей тоже приходилось сражаться со своими собственными демонами. – Там, снаружи, слишком много людей. Ты должна держаться, должна показать им, что ты не сломлена.
