Опасности городской жизни в СССР в период позднего сталинизма. Здоровье, гигиена и условия жизни 1943-1953 - [127]

.

Как ни странно, Престон считал, что Советский Союз и страны послевоенного советского блока представляют собой исключение из его теории. Престон отмечал, что в группе стран, кластеризованных в нижней части по шкале дохода, только в некоторых, но далеко не во всех, отмечен значительный рост ожидаемой продолжительности жизни. Согласно его точке зрения, именно для этих стран неравенство в доходах служило главной объясняющей переменной. Бедные страны с большой диспропорцией в доходах жили гораздо хуже, чем те, где неравенство было сглажено. Именно это соображение привело Престона к выводу, что в СССР ситуация относительно плоха, потому что уровень смертности выше того, который он ожидал бы увидеть исходя из размера национального дохода. Его ошибка состояла в том, что он полагал, будто в Советском Союзе существовало не очень большое неравенство в доходах, и поэтому он задал слишком высокую планку в уровне ожидаемой продолжительности жизни[553]. На самом деле, как мы уже давно знаем, неравенство в Советском Союзе было довольно значительным, гораздо более значительным, чем можно установить, только сравнивая доходы и зарплаты различных социальных групп. Доступ к таким жизненно важным для здоровья благам, как хорошее жилье, качественная еда, профессиональная медицинская помощь, был слабо или вообще никак не связан с денежным доходом, зато напрямую проистекал из наличия привилегий in natura в соответствии с должностью и статусом. Руководитель низшего звена, например начальник отдела на заводе в 1970-х годах, возможно, зарабатывал меньше квалифицированных рабочих, находящихся под его (крайне редко ее) руководством, но не вызывало сомнений, кто из них с большей вероятностью живет в отдельной квартире, обладает пылесосом и стиральной машиной, а также сможет дать своим детям высшее образование[554].

Как мы уже видели в этой главе, Престон, по всей вероятности, недооценивал из-за отсутствия необходимых данных прогресс, достигнутый Советским Союзом, особенно в первые послевоенные годы. СССР добился этого благодаря именно использованию экзогенных факторов, занимающих центральное место в теории Престона. Если до Второй мировой войны система народного здравоохранения не была способна осуществлять ключевые меры, ограничивающие смертность, порожденную бедностью, то послей войны ситуация изменилась. Отчасти это произошло благодаря войне, заставившей власти разработать методики и системы для обуздания резкого роста смертности, вызванного быстрым ухудшением ситуации в городах. Эти методики и системы пережили войну и были дополнены расширением системы здравоохранения, разработкой и ограниченным использованием антибиотиков и самое главное – широким распространением знания о принципах личной гигиены. Одни меры из этого набора страны Западной Европы осуществили еще в начале ХХ века, другие были современными разработками, Советский Союз смог их скопировать и позаимствовать[555].

Процесс заимствования шел крайне неравномерно. В Советском Союзе возникли примитивные фармацевтические предприятия, специалисты поняли принципы изоляции больных и карантина, необходимость просвещения граждан в вопросах личной гигиены. Но с тем, чтобы сделать улицы, дворы, дома и источники воды безопасными, чистыми от возбудителей болезней, дело обстояло очень плохо. Корни исправления ситуации с болезнями в целом и с детской смертностью в частности лежали в улучшении жилищных условий, городской санитарии, обеспечения чистой водой, снабжения мылом и моющими средствами и общего рациона питания. Только в самом конце жизни Сталина его режиму удалось показать признаки улучшения в этих вопросах. Более масштабных реформ пришлось ждать до времен Хрущева, когда стали строить дома и занялись социальным обеспечением. А до тех пор власти компенсировали недостатки в создании качественной городской инфраструктуры кампаниями народного просвещения и строгими мерами по распознаванию болезней и контролю над эпидемиями.

Как мы уже подчеркнули в этой главе, успехи страны в снижении смертности шли в разном темпе в различных регионах. Если говорить о неоккупированных регионах, Москва модернизировалась, по крайней мере, относительно, промышленные же области Урала и Кемеровской области сильно от нее отставали. Улучшения шли мучительно медленно, и сегодня мы, оглядываясь в прошлое, знаем, что конечная «модернизация» в этих районах принесла с собой и современные болезни, и современные проблемы[556]. В послевоенный период жизнь была исключительно суровой. Не будет ни слишком эмоциональным, ни антинаучным постулировать, что пока люди были вынуждены жить среди своих собственных экскрементов, их дети были обречены умирать.

Заключение

В настоящем издании нарисована картина городской жизни в позднесталинской России и поднят ряд вопросов о нашем понимании процессов индустриализации и модернизации в СССР. Предлагаю сначала подвести краткие итоги изложенного.

Во-первых, в российских неоккупированных промышленных городах не хватало базовой санитарии. В крупных городах существовала ограниченная система канализации, однако она не была доступна большинству населения. Во многих малых промышленных городах канализация практически отсутствовала вовсе, за исключением небольших замкнутых систем, установленных отдельными заводами для собственного пользования. Проблема осложнялась, конечно, традициями жилищных стереотипов, когда даже в Москве значительная часть населения жила в одноэтажных деревянных постройках без удобств. Но только лишь природой городской застройки нельзя объяснить, почему население получало такое плохое обслуживание. Основным препятствием являлся недостаток вложений в санитарную инфраструктуру, которая не соответствовала нормам еще до начала сталинской индустриализации в конце 1920-х годов, а пятилетние планы вынудили ее функционировать с непосильной нагрузкой. Миллионы новых рабочих с семьями стекались в малые и крупные города, но государство не прикладывало практически никаких усилий, чтобы строить дома, создавать коммунальные системы или развивать сеть водоснабжения для увеличивавшегося городского населения. Вторая мировая война превратила этот перманентный недостаток в настоящий кризис санитарии. Даже в регионах, не пострадавших непосредственно от разрушений, война на какое-то время исключила любую возможность модернизации санитарных систем там, где они существовали, или их строительство там, где их не было. Не хватало средств даже на элементарную техническую поддержку, и существовавшие системы постепенно приходили в негодность. Все это создавало серьезные угрозы здоровью даже в тех городах, где численность населения не увеличилась. А в таких городах, как Свердловск или Челябинск, куда стекались сотни тысяч эвакуированных, беженцев, мобилизованных рабочих, кризис, порожденный разрывом между количеством отходов и возможностями городских властей их убирать, стал особенно острым. Несмотря на срочные меры (закапывание или сжигание мусора, смывание его в реку или складирование за границами города), большинство крупных городов встретило окончание войны с огромными скоплениями мусора, отходов и экскрементов. В условиях ограниченной пропускной способности канализационных систем послевоенные города могли поддерживать свои дворы и улицы в чистоте только при условии вывоза мусора. Но для этого также не хватало ресурсов. Машины, лошади, рабочие руки – все было в дефиците. Регулярная уборка мусора не представлялась возможной. Крупные и малые города полагались на проводившиеся раз в полгода кампании по чистке выгребных ям и уборке гор мусора, что обеспечивало временный результат. Но это все-таки подразумевало, что большую часть года жители городов были вынуждены постоянно прокладывать себе дорогу по улицам среди грязи и мусора.