Опасное молчание - [21]

Письма, как птицы, разлетелись по комнате.

Мелана выбежала на лестницу, едва не сбив с ног Кремнева. Сегодня он возвращался домой раньше обычного. Фронтовой осколок в сердце давал себя чувствовать.

Пожилая секретарша в приемной председателя райисполкома не сразу узнала Мелану. Когда посетительница назвала себя, та всплеснула руками: за год так измениться!

— Мне только двадцать пятый пошел, — призналась Мелана обессиленным голосом исхлестанного жизнью, многое испытавшего человека.

Выслушав Мелану, секретарша посочувствовала ее беде, сказала, что не надо так печалиться. Зная необыкновенную отзывчивость Стебленко, она не сомневалась, что он все уладит, все будет хорошо.

В ожидании, когда закончится совещание в кабинете председателя, Мелана еще раз перечитала свое заявление:

«25 сентября прошлого года Львовский суд вынес решение о лишении меня материнских прав на сына Марьяна Иванишина на основании моего собственного заявления. Сейчас я прошу отмены этого решения. Слишком дорого заплатила я за свой необдуманный шаг. Я прошу отменить решение, лишающее меня материнских прав на Марьяна Иванишина. Верните мне сына. Прошу поверить: никогда я не лишалась материнских чувств к нему, хотя и написала то заявление»…

Тарас Стебленко принял уже знакомую ему посетительницу сдержанно. Оно и понятно. Прошлой осенью ему пришлось столько сделать, чтобы предупредить катастрофу, чтобы раскрыть женщине глаза. Сейчас ему нечего было ей сказать. Он знал, у кого ребенок, и был спокоен за его судьбу. Однако он терпеливо слушал молодую женщину, которая старалась оправдать Алексея Иванишина, но не щадила черных красок для его отца, профессора Иванишина. Сперва профессор пытался сделать из нее прислугу. Но Мелана не хотела с этим мириться: ей семнадцать лет, она должна учиться. Тогда этот тип с козлиной бородкой, который, по словам его же жены, не мог забыть своей беспутной молодости, начал приставать к Мелане. Когда же Мелана пожаловалась его жене, профессор выгнал ее и вдобавок оклеветал перед сыном. Мелана уже ждала ребенка. Она ушла в тесную дворницкую, к своей матери… Уже после рождения сына, на суде, почему-то очень оскорбленный, Алексей требовал развода. Мелана держалась гордо и ни о чем не просила. Как желает Алексей, пусть так и будет, ведь он образованный, умный, а на руках у Меланы его ребенок…

— Комнату райисполком вам поможет получить, — мягко прервал Мелану Стебленко. — А вот вернуть сына, — темный рубец на его правой щеке дрогнул, — не сможем. Вы сами поставили себя в трудное положение. Я понимаю, вам больно. Но, помните, я вас предупреждал, что, возможно, вы сразу и не почувствуете своей утраты, а спохватитесь, тогда вам помочь будет невозможно.

В Мелане зашевелились недобрые чувства.

— Пан… ой, товарищ Стебленко, — поправилась она, глубоко переведя дыхание, — мой сын украинец. Разве закон позволяет, чтобы ополячивали советских людей? Я не хочу, я не позволю, чтобы мой сын носил польскую фамилию!

Стебленко долгим, пристальным взглядом посмотрел ей в лицо. Потом сказал:

— Есть закон жизни: если мать бросает на произвол судьбы своего ребенка, она уже не мать ему. Чужая.

— Нет… — борясь с душившими ее слезами, прошептала Мелана. — Но я не стану больше докучать вам… — дрожащей рукой взяла со стола свое заявление. — Я знаю, что мне делать…

— Самонадеянность слепа, — предостерег Стебленко. — Приходите завтра с утра. Получите ордер на комнату. Устроим на работу.

— Не нужна мне ваша комната, ваша работа! — вырвалось у нее в нервном возбуждении, и не помня себя Мелана выбежала прочь из кабинета.

— Непременно приходите утром, — сказал ей вслед Стебленко, но она уже не слышала этих слов.

По дороге в редакцию с Меланой творилось что-то страшное.

— Моя дурацкая гордость оттолкнула Алешу от меня… — шептала Мелана, не замечая, что прохожие кто удивленно, кто с сочувствием, а кто насмешливо смотрят ей вслед. — При его знакомствах, связях… Он же отец… Неужели он откажется помочь мне забрать Марика у чужих?..

В коридоре редакции Мелану вдруг охватила робость. Ведь в комнате Алексей, наверно, не один? С чего начать? Согласится ли он выйти с ней на улицу, чтобы поговорить?

— Вы к кому? — пробегая мимо с ворохом гранок, спросил Мелану лысый сотрудник.

— Мне нужен Алексей Иванишин.

— Он у нас уже не работает. Уехал из Львова. А вы по какому вопросу?

— По личному.

— А-а, — причмокнул лысый репортер и поспешил дальше.

Очутившись на улице, Мелана побрела в сторону старинного королевского арсенала, к Успенской церкви. Ее Львов с разбежавшимися по холмам тесными, одетыми в камень улочками, его площади у каждого костела, хранившие таинственность средневековья, улицы, аллеи, всегда заполненные нарядной толпой, вдруг опостыл ей.

«Чужая, чужая, чужая…» — слышалось Мелане в шарканье сотен ног по асфальту. Люди шли, разговаривая, улыбаясь, смеясь, горячась и ссорясь, шли, неся в себе сомнения и печали, надежды и радости. Где-то кто-то их ждал: служебные дела, близкие, родные, друзья или знакомые. А Мелану уже никто не ждет, нет у нее ни дел, ни цели, ни даже пристанища.

Господи, разве прежде она проходила равнодушно мимо хотя бы одной витрины комиссионного магазина? Войдет в магазин, очарует продавца или продавщицу своей внешностью, вежливостью. Охотно снимут с витрины то, что Мелане приглянулось, подают: «Прошу, паненка…» или: «Пожалуйста, гражданочка…» Нет, Мелана и не собирается купить эту вещь, просто так приятно примерить и хотя бы несколько минут понежиться в белоснежном стеганом атласном халате. Ведь в белом цвете ей так хорошо. А то облачится в роскошную шубку из «правдивой обезьянки», любуясь собой в огромном зеркале: «Ах, какая шикарная дама!..»