В этот день Петрик еще не заметил, что над порталом старинного дома на площади Рынок, где теперь он будет жить, стоит каменный крылатый лев, положив лапу на раскрытую книгу, а на одной из ее страниц — дата, гласящая, что дом построен в 1600 году.
Вместе с Ганнусей и женой дворника, худощавой женщиной лет сорока, Петрик прошел по каменным плитам вестибюля с низким сводчатым потолком, затем они начали подниматься по массивной скрипучей деревянной лестнице.
«Почему она встретила нас так недружелюбно? — думает Ганнуся. — Ордер нам выдали в горсовете, в домоуправлении его зарегистрировали, так что все по закону…»
Петрика тоже смущает их провожатая, особенно ее взгляд из-под нахмуренных бровей.
Прежде чем позвонить в квартиру Кремневых, она говорит:
— Зря поспешили выдать вам ордер на комнату.
— Почему зря? — возражает Петрик. — Нам негде жить. Дом, где мы жили, немцы разбомбили.
— Война только кончилась… Может, еще и вернется доктор, — не смягчалась женщина. — Тут осталась его семья.
— Вернется, тогда нам дадут другую квартиру, — с неприязнью обронила Ганнуся, а сама подумала, что это вселение не принесет им радости.
Но произошло неожиданное. Учительница Мирослава Борисовна Кремнева встретила новых жильцов так доброжелательно, что жена дворника заметно растерялась и сконфуженно опустила глаза. Лишь тогда просветлело ее лицо, когда к ней подбежала девчушка лет трех-четырех, обхватила ручонками колени и, запрокинув светловолосую головку, с нежностью проговорила:
— Мамуся Ксеня… Хочу к вам!
— Я возьму Наталочку, — сказала женщина и унесла ребенка.
— Это ее дочка? — спросила Ганнуся.
— И да, и нет, — как-то загадочно ответила Мирослава Борисовна. — Вещи сегодня перевезете?
— У нас нет вещей, — смущенно призналась Ганнуся.
— Ну что ж… Тогда пусть диван, стеллаж с книгами и письменный стол мужа по-прежнему стоят в этой комнате.
— Спасибо, — улыбнулась Ганнуся.
— Я буду спать на полу, — заявил Петрик.
— Зачем же на полу? — Кремнева ласково погладила мальчика по мягким светлым волосам. — Мои девочки Любаша и Наталочка лягут вместе, а тебе дадим кровать. А сейчас пойдемте на кухню, правда, это у нас и столовая. У меня сегодня грибной суп…
— Петрусь, вот карточки… деньги… сбегай выкупи хлеб, — попросила Ганнуся.
— Хлеб есть, — поспешила сказать Кремнева. — Поест, тогда сбегает. И вы тут без меня Любашу покормите, я на работу уйду.
Когда брат убежал в магазин, Ганнуся, помогая Кремневой убирать со стола, заметила:
— Какая злая эта женщина…
— Кто? Мама Ксеня? Вы ошибаетесь, Ганнуся, — погрустнев, покачала головой Кремнева. — Порой рядом с тобой живут прекрасные люди, а узнаешь об этом лишь когда ты в беде… Да, вы о Наталочке спрашивали? Она родилась в воскресенье двадцать второго июня сорок первого года.
— В первый день войны, — тихо проронила Ганнуся.
— Город бомбят, а нас в больнице успокаивают: не волнуйтесь, это где-то поблизости военные маневры. И все же утром узнали: война… Я рвусь домой, ведь муж на лагерных сборах, а Любаша у соседей… Нет, не выпускают, температурю. Мужа не ждала, знала: ему не до нас. Меня навещала соседка, жена однополчанина моего мужа, Людмила Сидоровна. У нее я оставила Любашу. Мы условились, что в субботу она приедет за мной. Напрасно я прождала весь день, вечер, ночь…
«Когда же она наконец-то придет? — не находила я себе места. — Что там могло случиться?» В палате я осталась одна. Здание содрогалось. Несколько бомб разорвалось где-то поблизости. Да, страшная была ночь… Едва дождавшись рассвета, взяла ребенка, хочу уйти. А ноги — словно свинцом налиты, шагу не могу ступить… Присела на кровать, плачу от сознания беспомощности…
В палату вбежала няня, пожилая женщина.
— За вами пришли, — сообщила она.
Я так обрадовалась — не знаю, откуда силы взялись, спускаюсь в вестибюль. Но вместо соседки вижу жену нашего дворника Ксеню…
Ее глаза ничего не могли утаить.
— Что случилось? — камнем ударила в сердце тревога. — Почему не пришла Людмила Сидоровна?..
— Прошу пани, лучше не спрашивайте, — заплакала Ксеня, а сама со страхом прислушивается. — Дайте мне дитя, отсюда надо скорее уходить…
— Где Любаша? Что с ней? — взяла ее за плечо, а сама вся дрожу.
— Любочка у нас. Скорее идемте, пани, пока на улице не стреляют…
Как добрела, не помню… Но в квартиру подняться уже не смогла — силы покинули. Ксеня и ее муж внесли меня к себе. Увидела я Любашу и ахнула: головка забинтована, ручка в повязке.
— Что с тобой, доченька?
— Хвала богу, — Ксеня утирает с лица пот, — что все так кончилось… А то ведь…
И вот я узнаю, что в пятницу утром за нами заехала грузовая машина, чтобы мы эвакуировались. Моя соседка захватила самое необходимое, усадила в машину двух своих детей, Любашу — в кабину к шоферу, и они поехали за мной в больницу. А тут воздушная тревога! Не успели доехать до больницы, как случилось ужасное: разорвалась бомба. Женщина с детьми убиты, шоферу перебило руки, а Любашу выбросило на мостовую…
Едва Ксеня все это мне поведала, как вошел ее муж, Казимир. С потемневшим от усталости лицом он сказал:
— Немцы уже в городе.
— Что же мне делать? — с трудом вымолвила я.
