Опасное молчание - [20]

Проходили дни, недели, месяцы. Иногда над городом нависала серая мгла, и откуда-то из глубины неба, словно из прорвы, днем и ночью лил дождь. Однако Мария больше не жаловалась, что у нее болят все кости. Квартира сухая, теплая. На душе тоже спокойно. Кто знает, может, это и к лучшему, что скоро придется переехать жить в Ровно, все же там у Ежи Станиславовича свой домик, сад. Здесь только с соседями жаль расставаться. Удивительно бескорыстная, добрая, трудолюбивая женщина Мирослава Борисовна, жена доктора Кремнева. Да и сам доктор золотой человек, каких поискать надо. Мало того, что без единой копейки поставил больную Марию на ноги, — Евгений Николаевич отдал ей свои валенки, а сам в эдакую стужу проходил в старых армейских сапогах. Женщина с Гуцульской улицы рассказывала, что доктор однажды всю ночь на руках с ее Дмитриком по комнате шагал, потому как мальчонка уже кончался. Но доктор его спас. И не дай бог про деньги словом обмолвиться: брови черные нахмурит, еще и упрекнет: «Вот уж такой обиды не заслужил…»

Один раз Марьян обиделся на доктора, Наталкиного отца. Только мальчик про эту обиду никому не сказал — ни бабушке, ни Наталке. Это случилось, когда доктор накричал на бабушку: «Мария Романовна, я вас очень прошу, никогда больше не водите детей в церковь!»

Надо бы бабушке оправдаться, ведь в большой серый дом, где живет бог, они зачем ходили? Чтобы бабушка помолилась, попросила бога дать здоровье доктору…

Правда, когда они возвращались из церкви, Марьян сказал, что бабушка зря просила бога. Раз Наталкин папа доктор, он сам себя вылечит. Наталка тоже это подтвердила: ее папа всех вылечивает. Только бабушка почему-то печально поглядела на девочку, погладила ее по волосам и заплакала.

А вообще Марьян еще никогда в жизни не был так счастлив, как теперь, когда Ванда Чеславовна и Ежи Станиславович приняли его и бабушку в свою семью.

Крик, похожий на зов

— Да, это я, Ванда Чеславовна, — заметно бледнея, ответила Станюкевич. Она никогда до этого не встречала Мелану, но сразу же помимо воли угадала: тоненькая, как подросток, женщина с траурной лентой на руке — мать Марьяна.

— Прошу, входите, — Ванда Чеславовна провела нежданную гостью в комнату.

Из-за рояля встал узкоплечий мальчик лет семи.

— Марик, сынок…

Ресницы мальчика чуть-чуть вздрогнули, но он не бросился навстречу заплакавшей женщине. Наоборот, отшатнулся, как от сильного толчка в грудь, и взгляд его, полный смятения, остановился на Ванде Чеславовне, как бы ища у нее защиты.

— Пойди, детка, к Кремневым, — тихо сказала Ванда Чеславовна.

— Зачем? Это мой сын… Я пришла за ним! — воскликнула гостья.

Мальчик поспешно ушел.

Наталка Кремнева очень обрадовалась, когда пришел Марьян. Но, заметив, что он чем-то опечален, сочувственно спросила:

— Тебе еще не купили сумку для книг?

— Купили.

— А чего же ты?

Марьян подавленно молчал.

Наталка это поняла по-своему.

— Вы уже уезжаете? Да? Ты не думай, Ровно это близко. Мама сказала, мы к вам в гости будем ездить, а вы к нам. Меня записали в школу. Я тоже с мамой ходила. Там похвалили, что я умею читать. А дядя Петрик тоже уезжает. Только он в колхоз, там хлеб будут с поля убирать. Дядя Петрик позволил, чтобы я рыбок кормила, при всех позволил… Ой, да ты совсем не слушаешь!

Обливаясь слезами, Мелана упрашивала:

— Отдайте мне сына… Поверьте, я никогда… никогда не лишалась материнских чувств к нему, хотя и написала тогда это позорное заявление… Вы добрый человек… Моя мать писала… Если вы отдадите мне сына, я верю, его отец вернется к нам… У нас снова будет семья…

Ванда Чеславовна обняла за плечи Мелану и искренне сказала:

— Не надо так. Зачем вы унижаете себя? Вздохи и жалобы тут не помогут. Ребенок дорог мне и моему мужу. Марьян привязался к нам…

Кто-то открыл входную дверь, но женщины в комнате этого не услышали.

— Я буду добиваться отмены решения о лишении меня материнских прав! — твердо сказала Мелана, вытирая слезы с пылающих щек.

— О боже милый!

Мелана оглянулась. Мама!

— Чего не воротишь, о том лучше забыть.

— Мама… — у Меланы перехватило дыхание. — И это говорите вы?

Взгляд матери, казалось, обвинял: «Ты покинула нас… покинула своего ребенка и меня в страшной беде… Ты жила только для себя… И если в твоем сердце сейчас пробудились какие-то человеческие чувства, все равно — изменить уже ничего нельзя… Виновата только ты…»

Теперь уже не страх перед нуждой волновал эту больную, стареющую женщину, волновало ее гораздо большее — будущее внука. И она не допускала, не хотела допустить хотя бы на секунду мысли, что дочь уведет из этой семьи Марьяна.

— Уходи…

Мать проговорила это негромко, голосом, в котором прозвучали гнев, осуждение, боль, та нестерпимо жгучая боль, которая навсегда остается в сердцах матерей за ошибки, за подлость и зло своих детей. Матери часто прощают. Но если из рапы вынуть нож, разве она станет меньше болеть?

В запальчивости и раздражении чего только Мелана не наговорила: мать ее предала, продала ее сына! Лучше бы мать торговала ею, дороже бы заплатили! Нет, бог никогда не простит матери такого вероломства!

Прежде чем уйти, Мелана выхватила из сумки пачку писем. Вот, вот, вот… Пишут, осуждают… Пусть мать читает, пусть она радуется, как опозорена ее дочь…