Опасная женщина - [4]

— Вообще-то я трусиха… И денег в сумочке не было. Кто же ходит с деньгами на вечернее дежурство?.. Просто очень хотелось прижучить хоть одного мерзавца! Всегда мне хочется прижучить мерзавца! Сколько уж раз на этом горела…

После больницу ей долго нельзя было сидеть. Врачи разрешали только стоять или лежать. И очень кстати отыскалась у нее в сарае старинная конторка на высоких ножках и с наклонной столешницей. Как раз для стоячей работы! Вот только ножки — из-за небольшого роста Карахановой — пришлось подпиливать. Как раз я этим и занимался. За той конторкой она вычитала с машинки свою рукопись, и мы быстро сдали книгу в набор.

Гранки ее — к великому редакторскому изумлению! — принесли через три дня. Ни до, ни после такого не бывало. Оказывается, линотипистки ссорились за право набирать брошюру Карахановой во внеурочное время.

10.

В те недели и узнал я наконец ее историю. Рассказывали мне ее кусками — разные люди, по разным поводам. Это получалось само собой — никого специально я не расспрашивал. Иные даже удивлялись, что я до сих пор ничего не знаю. Ведь столько лет в городе!.. То ли время подошло об этом говорить, то ли просто я стал тут своим. Чужим не очень-то распространяются о таких судьбах — предпочитают позабавить чем-нибудь смешным…

Как и миллионы женщин, Караханова проводила на фронт мужа — инженера судостроительного завода. Как и миллионы женщин, не дождалась его… Только ей выпало самое страшное.

Она не получала писем от мужа с августа сорок первого. После битвы под Москвой Караханова стала посылать запросы, и на все приходил один ответ: «Пропал без вести».

Она не верила этому и посылала новые запросы. Ответ был тот же.

Так длилось почти два года.

Однажды ее вызвал редактор газеты и мрачно сказал:

— Лучше бы вам не писать запросов, Любовь Осиповна… Газету подвели… Жизнь себе искалечили…

— Чем же я подвела газету? — изумилась Караханова.

— Отыскался ваш муж… — Редактор вздохнул. — В казачьем полку вермахта… Он родом казак?

— Казак, — согласилась Караханова. — Родился в казачьей станице. Но изменником он стать никак не мог. Тут вы лжете!

Редактор обиделся.

— Зайдите в органы! — предложил он. — Проверьте! И подготовьте дела к сдаче. Пока — своему литсотруднику. Нового заведующего я еще не подобрал. Для меня все слишком неожиданно… Вообще-то вас положено выслать на Север… — Редактор усмехнулся. — По итогам ваших запросов… Но на бюро обкома удалось вас отстоять. Останетесь в городе…

В органах подтвердили: да, ее муж — есаул казачьего полка в немецкой армии. Отыскался…

Караханову уволили из газета, исключили из партии — всё стремительно. Многие поначалу жалели ее. Но и их возмущало ее упорство, ее нежелание поверить совершенно достоверным, казалось бы, сведениям. Кто тогда мог сомневаться в достоверности информации из органов?

Однако Караханова упрямо твердила всем, кто заговаривал с нею об этом:

— Муж не мог стать предателем! Это ложь! Когда-нибудь узнают, что это ложь!

У людей гибли на фронте близкие. Похоронки непрерывным потоком шли в город. У каждого было свое горе — ни одну семью не обогнуло… И удивительное упрямство Карахановой ни у кого не вызывало сочувствия, начинало раздражать людей. Ее стали избегать даже бывшие друзья.

Она вязала чулки на машине в окраинной артели и уже сама старалась не попадаться на глаза прежним знакомым. Но до самого того послевоенного дня, когда ее снова вызвали в органы, она не верила, что ее муж мог стать предателем.

И оказалась права! Однажды ее вызвали и объяснили, что произошла «ошибочка». Документы ее мужа, убитого в окружении под Вязьмой, взял себе какой-то мерзавец, его однополчанин. С этими документами он попал в плен и затем вступил в один из казачьих полков фашистской армии. Мерзавец этот был немного похож на ее мужа — такой же черноволосый, худощавый, усатый — и поверхностно знал его жизнь. Были ведь обычные солдатские разговоры… Для немцев этого хватило. И, пока англичане не сдали нам крупное казачье соединение, никто не знал об этом обмане. Выявил его лишь фильтрационный лагерь.

Перед Карахановой официально извинились. Ее дочери назначили пенсию за погибшего отца. Редактор газеты самолично приехал к Карахановой домой и предложил на другой же день выходить на работу — в прежней своей должности. Ей снова выдали партбилет и восстановили партстаж — это ведь было так важно! Бывшие друзья повалили к ней в дом и всячески старались загладить свою вину.

В общем, полный отбой!

А через четыре года ее снова выгнали из газеты и снова исключили из партии. Теперь уже из-за другого мужа…

Она встретила его в областном сельхозуправлении, куда пришла по газетным делам. Работал он там бухгалтером. А когда-то, в начале тридцатых годов, был известным экономистом-аграрником.

В конце тридцать седьмого, когда приговорили к расстрелу корифея русской аграрной экономики Александра Чаянова и четырнадцать его соратников, взялись и за его дальних последователей. Одним из них и оказался будущий второй муж Карахановой. Нетрудно было в его статьях нэповского периода отыскать влияние чаяновских взглядов. Нашли там, понятно, и культ большой крестьянской семьи, которая, по мнению Чаянова, должна была стать основой неспешной сельскохозяйственной кооперации, «не связанной административными распоряжениями центра».