Опасная тропа - [44]
— А что случилось, Ражбадин? — спрашивает Труд-Хажи.
— Тебе, конечно, невдомек. Просто удивляюсь. Вы что, сговорились все, что ли? Дожил до этих лет, еще никто надо мной так не насмехался… Ну ничего, теленок, говорят, который ел на спор с быком, лопнул.
— И шкуру его натянули на барабан, — за директора досказывает Азика.
— Вот именно. — И тут вдруг директор замечает меня, хватает за руку.
— Ты свободен?
— Да, — ответил я ему. — То есть, в каком смысле?
— Поедешь со мной в город, — решительно говорит директор, подзывает одного из играющих в футбол мальчишек. — Иди скажи, чтоб шофер подогнал машину сюда. Не туда, он у нашей конторы. Быстро, чтоб я пятки твои видел.
— Мне нечего делать в городе, — говорю я.
— Ты мне нужен, когда я буду убивать этого начальника, как его имя… Акраб, Скорпион! Так ему и надо, иначе его не назовешь, родители предугадали, кем он будет. Спросишь змею о ее тайне, скажет, что плетет плетку из кожи скорпиона. — Дело в том, что слово «Акраб» в нашем языке имеет два значения — морская звезда и скорпион. Но вот к чему он добавил о тайне змеи, я не совсем понял, скорпион ясно, но кто змея, о ком это наш директор? Да, возмущению директора не было предела, он чувствовал себя глубоко оскорбленным.
— «Ассаламуалейкум» его имя! — говорит Азика.
— Вот именно — Ассаламуалейкум! Вот когда я его вот этими руками стану душить, ты поможешь мне, чтоб дети мои не осиротели. Понял? Поехали, обувь изнашивает тот, кто в пути.
И сел я в его машину, в семиместный новый газик, но прежде, конечно, попросил Азика, чтобы он семье сообщил о моем отъезде.
Шофер включил передачу, и мы поехали.
Глава четвертая
ПЛОДАМИ СОБСТВЕННЫХ УСИЛИЙ НЕ ГРЕХ ГОРДИТЬСЯ
— Ты обиделся на меня? Вижу, вижу, обиделся. Не надо, очень прошу тебя. Ты же умный человек. Ты можешь меня понять. Ну что мне делать вот с этими людьми? — директор все еще держал в руке ту бумажку, как горячий уголек… — Все из-за моей доверчивости, да-да… Не могу не верить людям, и до сих пор все обходилось. Сегодня захожу в бухгалтерию, передаю эту бумажку, помнишь, при тебе я подписал, мерзавец, негодяй, тугодум… это, прости, я о себе говорю, потому что подписал эту бумажку в четырех экземплярах. Глянул наш бухгалтер Айдамир, так очки у него поползли наверх и челюсть отвисла, как у овцы, отравившейся рододендроном. Глядит он на бумажку и на меня переводит взгляд, потом спохватывается, берет папку, сверяет с предыдущими документами и опять на меня пялит глаза.
— Ты что пялишься, будто я обжулил тебя?
— Не могу, — сказал мне Айдамир, — принять этот документ. — Хотя моя подпись, директор, после твоей, все равно, а это в глотке застрянет или, чего доброго, желудок испортит.
— А почему?
— Ты читал, когда подписывал этот документ?
— А в чем дело? — Тут я начал беспокоиться, ведь немалая сумма была обозначена на бумаге — шестьдесят одна тысяча совхозных денег.
— А в том, дорогой директор, что здесь явный обман.
— Как? — В глазах у меня потемнело, схватил я бумажку и вчитываюсь, сверяю с предыдущим документом, находящимся в папке. В этом, обжигающем мне пальцы, документе указаны были вторично некоторые уже оплаченные работы, были приписаны незавершенные работы как законченные… вроде перегородок кирпичных в родильном блоке и телятнике, бетонирование полов, монолитных заделок между балками в коровниках, устройство обрешетки и дощатого карниза под шифер. Вот они все здесь… — И злой, как дьявол, Ражбадин сует мне под нос эту бумажку, в которой я вряд ли что-либо понял. — И я ее подписал, ты представляешь? Подписал, не проверив. Где была моя голова? И стал срочно искать по телефону этого дашнака, мусаватиста, басмача, контрреволюционера — как еще иначе назовешь такого?.. И тут ты под мою горячую руку… — будто оправдываясь, выпалил Усатый. — Ты можешь простить меня? Ты должен.
— Да, конечно, — говорю я. На самом деле можно было понять его возмущение. — И о чем же он думал, когда совершал этот подлог? Что больше с тобой не встретится, что ли?!
— Встретится. У таких совесть, как буйволиная кожа, из нее кроить только подметки. Он обещал срочно вернуться, но что-то нет. Хотя, черт, сегодня же воскресенье.
— Предыдущий начальник был на своем месте, — как бы сочувствуя Ражбадину, говорит водитель Абду-Рашид, молодой человек, демобилизовавшийся в прошлом году. Отец привел его к Усатому Ражбадину и сказал: «Делай с ним что хочешь, но сделай из него человека!». Вот с того дня и делает из него человека наш Ражбадин.
— И говорит-то этот Акраб, чтоб ему пусто было, будто на мед сметану намазывает, — замечает после некоторого молчания Абду-Рашид. — Как увидел его, сразу подумал: «Эта стрекоза не будет нести орлиные яйца».
— Как ты сказал? — усмехнулся директор.
— Эта стрекоза не будет нести орлиные яйца, — повторил водитель.
— Да, ты прав, далеко ему до орла. А я его… — качает головой Усатый Ражбадин, — за человека принял. Такой располагающий к себе, готовый предупредить твои желания. Коварный подлец! Понимаешь, Мубарак, — обращается он ко мне. — Мне стыдно, да, да, мне вот стыдно за этого человека, будто не он меня, а я его надул, будто я виноват. Просто досада берет. Надо же уродиться такому, твою руку пожимал, с тобой хлеб ел. Неужели он допускает мысль, что он один хитрый и ловкий, а остальные все лопухи? Сам ты лопух несчастный, сын лопуха и внук лопуха… — зло выговорил директор и отмахнулся, будто в машину влетела оса.
