Опасная работа - [14]

Среда, 7 апреля

Охота сегодня совсем никуда – тюленей попадается мало, и добыли мы их всего 133. Хегги Милну очень плохо, боюсь, помрет. У него заворот кишок[95], с жуткими рвотами и постоянной болью. Это не грыжа. Пользовал его сегодня мылом с касторовым маслом.

Четверг, 8 апреля

Сегодня наши письма взяли на «Арктику». Меня предупредили поздно, и я успел написать только одно письмо, а хотел бы написать их множество. Добыча в эти дни скудная – тюленей 30 или около того. Вечером на море волнение.

Письмо матери в Эдинбург

73° сев. широты, 2° вост. долготы.

«Надежда». Гренландия, апрель 1880

Дражайшая матушка!

Я жив-здоров и до безобразия весел, как и все это время с тех пор, как, покинув остров Ян-Майен, очутился за Полярным кругом. 10 марта мы отчалили от Шетландов, шли прекрасно и при безоблачной погоде, и так до 16 марта. Спать легли, когда перед нами, куда хватало глаз, расстилался синий водный простор, а выйдя на палубу утром, увидели море, покрытое кусками льда, белыми сверху и голубовато-зелеными внизу. Была качка, их раскидывало по сторонам. Целый день мы пробивали путь среди льдов и не видели никаких тюленей, но на второй день мы приметили молодого морского слона, расположившегося на льдине, и целые роты молодых тюленей, плывших в северо-западном направлении. Мы последовали за ними, и 18-го увидели дымки от 6 пароходов, шедших туда же в надежде обнаружить основное лежбище. На следующее утро с палубы были видны уже 11 судов и множество морских слонов, так что и мы преисполнились надежды. Должен сообщить тебе, что до 3 апреля за Полярным кругом всякое кровопролитие запрещено[96]. 20 марта мы увидели лежбище. Тюлени лежали на льду плотной массой 15 миль в длину и 8 в ширину. Их были буквально миллионы. 22-го мы приблизились к краю лежбища и стали ждать. В поле нашего зрения было 25 судов, занятых тем же самым. 29-го разразился шторм, и лежбище, как ни печально, стало рассредоточиваться. Парочка норвежских неофитов, дымя, врезалась в стадо, распугав маток. 3 апреля началась эта кровавая бойня, так до сих пор и продолжающаяся. Маток стреляли из ружей, а детенышам вышибали мозги дубинками с шипами. Потом туши свежевали прямо там, где они валялись, а шкуры вместе с налипшим жиром тащили на корабль. Такую работу легкой не назовешь, потому что часто, как это было со мной и сегодня, приходится преодолевать целые мили, прыгая с льдины на льдину, пока не найдешь себе жертву, а потом волочить эту жуткую тяжесть назад. Экипаж, должно быть, считает меня чудаком за мое рвение в работе, которая считается самой трудной, но, по-моему, мой пример вдохновляет и их. Я стер себе плечи веревками[97]. Надо сказать, что за последние четыре дня я пять раз падал в воду – ни много, ни мало. В первый раз это случилось, когда я пытался спуститься на хорошую, прочную льдину. Я спускался по веревке и уже был на льдине, но тут корабль дернулся, и меня как ветром сдуло со льдины прямиком в воду, и это когда температура 28° мороза! Меня вытащили, зацепив багром за бушлат; переодевшись, я опять спустился на лед, на этот раз благополучно. Однако на следующий день я уже не был столь удачлив, так как падал в воду целых три раза, и одежда моя, вся до нитки промокшая, была отправлена сушиться в машинное отделение. Назавтра меня угораздило упасть в воду всего единожды, и вот уже два дня, как я пребываю в целости и сохранности.

Решить, где лед прочный, а где нет, помогает только практика! Вокруг нам попадались медвежьи следы, но самих медведей мы еще не встречали. Вчера я застрелил чудесного морского слона. Это страшные зверюги, перед которыми и медведь может спасовать. Промысел молодых тюленей мы завершили с относительно провальным результатом – 25 тонн, но мы последуем за матерыми, когда они поплывут на север, а дальше, за Шпицбергеном и возле восьмидесятого градуса широты нас ожидает охота на китов, которая, как мы надеемся, будет удачнее.

Мне, дорогая моя, очень нравится мое путешествие, и единственное, чего мне остается желать, это чтоб и ты так же радовалась и веселилась. Не думаю, чтобы ты узнала меня в том виде, в каком я явился сейчас в каюту. Капитан говорит, что такого страшного дикаря ему еще не доводилось видеть – волосы дыбом, руки в крови. На мне какие-то обноски, в сапогах хлюпает вода, а сверху они покрыты снежной коркой. Нож у меня за поясом не вынимается из чехла, потому что на нем запеклась кровь, одежда тоже запачкана кровью, плечи обвиты веревкой, в руках – абордажный топор. И это твой ангелочек, мама! До этих пор я и понятия не имел, что такое чувствовать себя совершенно здоровым, а сейчас я уверен, что могу отправиться куда угодно и выдержать что угодно.

И ты, дорогая, еще месяц-другой постарайся не волноваться – если кто-то и ощущал себя когда-либо целиком и полностью в своей тарелке, так это я. Кланяйся от меня всем на Гринхилл-плейс, миссис Уоллер и доктору[98], поклон также миссис Нилсон и всем в Лондоне[99]. Я бы написал и на Гринхилл-плейс, и в Лондон, но корабль уже подошел и ждет наших писем, а я уверен, что одно подробное стоит трех кратких.