Опаленная юность - [30]
— Отвечай, малыш, — крикнул толстый по-русски, — комсомолец?
— Да.
— Откуда?
— Из Москвы.
— Кричи «Хайль Гитлер».
Блестящее, искрящееся, пышущее жаром лезвие замаячило у самого глаза.
Кричи «Хайль Гитлер», ублюдок! Считаю до трех… Раз, два…
Да здравствует родина! Смерть фашизму!
— Получай!
Андрей зажмурился, но удара не последовало, послышался шум. Андрей приоткрыл глаз. Высокий офицер оттаскивал от него эсэсовца.
— Вы с ума сошли, гауптман?
— Прекратите, Вилли!
— Я убью этого щенка!
— Нет, не убьете, он мне нужен.
— Но зачем же?
— Хотя вы служите у господина Гиммлера, я не обязан давать вам отчет.
— Как вы смеете? — заорал Вилли.
— Смирно! Приказываю покинуть дом. За неисполнение приказа расстреляю на месте!
Вилли успокоился. Уходя, он нагло прищурился.
— Вы проявляете подозрительное рвение, защищая коммунистов. Я это вам припомню, господин гауптман.
Гауптман положил руку на кобуру парабеллума. Эсэсовцы ушли.
Андрей ничего не понял. Зачем он понадобился этому офицеру?
Капитан позвал ординарца и приказал накормить пленного. Конопатая физиономия солдата растянулась, как резина.
— Я не ослышался, господин гауптман?
— Исполняйте, — холодно проговорил офицер.
И ординарец заметался по дому, разыскивая щепу на растопку плиты. Открывая специальным ножом консервы, он покосился на красноармейца — а вдруг это сын какого-нибудь крупного большевика, министра, маршала? Ординарен изобразил на подвижном лице угодливую улыбочку и пригласил жестом пленного к столу:
— Битте, герр офицер!
Андрей угрюмо наблюдал за действиями фашистов. В ответ на приглашение он покачал головой и, мобилизовав все свои познания в немецком языке, ответил:
— Данке!
Гауптман, удивленный отказом, вызвал переводчика и попросил объяснить пленному, что с ним ничего худого не сделают и завтрак его ни к чему не обяжет. Господин офицер хочет только поговорить с ним и ждет откровенных, честных ответов на свои вопросы.
— Он категорически отказывается, — сказал переводчик, побеседовав с Андреем. — Простите, господин гауптман! Переведу дословно: мальчишка заявил, что не может сидеть за одним столом с национал-социалистами.
— Какая неблагодарная свинья! — возмутился ординарец.
— Хорошо. Спросите его, чего он желает.
Курганов понял вопрос и, не задумываясь, ответил:
— Бить фашистов!
Задохнувшись от возмущения, переводчик выполнил свою обязанность.
— Да, — задумчиво проговорил офицер, — русский откровенен, и это заслуживает наказания.
— Вы абсолютно правы, господин гауптман! — не выдержал ординарец. — Позвольте я это сделаю во дворе, здесь мы все забрызгаем.
— Нет. Я застрелю его сам.
— О! Я вас понимаю…
Офицер щелкнул парабеллумом, вгоняя в казенник патрон.
— Рус! Форвертс! Марш!
Бледнея, Андрей сошел с крыльца. Двор был полон немецких солдат. Они сидели под навесом у сарая, шарили в деревянных сундуках с крышками, заклеенными картинками, рылись в куче тряпья, сброшенного с чердака.
Андрей прошел сквозь строй гитлеровцев, вышел за ворота и зашагал по извилистой лесной тропе в сторону от дороги.
«В лесу хочет, — мелькнуло у него в голове. — Хорошо, хоть не буду валяться на дороге».
Лес густел. Андрею вспомнилась родная Ильинка, сосновый бор, багрянец заходящего солнца, женщины с лукошками, набитыми доверху тугими красноголовыми грибами.
— Хальт! — металлическим голосом приказал гитлеровец.
«Ну, все, сейчас выстрелит в спину». Андрей повернулся, глянул в черный провал пистолета.
Офицер, молча смотря на красноармейца, опустил пистолет.
— Уходите и возвращайтесь в свою Москву, славный парень.
Курганов не понимал.
— Нах Москау. Вег, вег, шнель!
Офицер снял огромную фуражку с мрачной эмблемой смерти, и от этого его лицо стало простым, человечным. Перехватив парабеллум в левую руку, он протянул Андрею правую.
— Камрад!
Пораженный Андрей, косясь на пистолет, прошел мимо немца с повисшей в воздухе рукой. Андрей боялся обернуться и шел все дальше и дальше, вобрав голову в плечи, ожидая смертоносного удара в спину. Когда он исчез за кустами, гитлеровец вскинул пистолет и два раза выстрелил в хмурое темнеющее небо. Он спрятал парабеллум в черную треугольную кобуру, провел рукой по вспотевшему лбу и, взглянув на место, где только что стоял русский, грустно улыбнулся. Тяжелые ботинки русского солдата выдавили в вязком болотистом грунте две ямки, хлещущий дождь быстро наполнил их холодной серой влагой.
Ночью в лесу было холодно. Мокрая трава звенела под ногами, как жестяная, обледеневшие сучья деревьев и кустарников больно хлестали по лицу. Андрей устал, закоченел, но шел все вперед и вперед. У него не было компаса, он не умел определяться на местности по звездам, да если бы и умел, то не смог бы этим воспользоваться: белесая хмарь затянула все небо. Единственным ориентиром был далекий гул битвы на востоке, и, по мере того как боец двигался вперед, гул становился слышнее, наползал все ближе и ближе.
Повалил мокрый снег, устилая землю белым покрывалом. Стало светлее, ночь отступала. Ветер швырял в лицо водянистые хлопья, лес под натиском упругих воздушных струй глухо шумел. В сумраке возникали тысячи непонятных звуков; таинственное и необъяснимое рождало страх. Прямо над головой Курганова послышалась какая-то возня, и кто-то страшным голосом крикнул:
