Они шли с Васко да Гама - [52]
— Он больше не еврей, — возразила Луиза. — Рахиль и ее отец окрещены любимым епископом короля. Они — новообращенные христиане, получше природных христиан. Они добры, ласковы, отказывают себе в пище, чтобы кормить более голодных, чем они сами, прощают своим врагам. Закуто говорит: «Король Маноэль был добр со мною и дал мне кошелек золота. Ибо я был Королевским Астрономом когда-то».
Мартиньо Коэльо поставил пустую чарку на стол.
— Мы приютим его с дочерью здесь, хотя это грозит опасностью для всех нас. Но мы не можем идти к королю, Луиза. Мой брат прав. Закуто это не поможет, а нам может повредить. Разве он просил тебя ходить к королю? Когда ты говорила нам о нем в прошлом году, мне помнится, Закуто сказал, что это ему не поможет.
— Да, — согласилась Луиза. — Он сказал, что лучше, если король забудет о нем. Значит, завтра он должен покинуть свой дом?
— Завтра или еще когда-нибудь, — ответил сеньор Аффонсо. — Если у них захотели отнять его, то отнимут. Пошли Дамиана сказать им, что они могут переехать сюда. Ты, вероятно, сможешь найти работу для дочери. Старик сможет переписывать бумаги для моего склада: у меня руки дрожат так, что я не могу писать. А что касается тебя, дорогая, то тебе будет лучше пойти в церковь и помолиться. Это для женщины приличней, чем много думать.
Луиза поцеловала сеньора Аффонсо в лысую маковку.
— Вы добрые оба. С вашей стороны великодушно помочь этим бедным людям. Я уверена, нам от этого не будет зла, но только добро. Я поеду в Белем и помолюсь там. Становится прохладнее, и лошади ждут. Идем, Кон!
Коннамар встал, потягиваясь, и затрусил вслед за жемчужно-серым платьем.
Весь день Taro был похож на стальную полосу под горячим июльским солнцем, но сейчас, на закате, юго-западный ветерок морщил реку словно розовую, шитую золотом ткань. Над ней висела розово-золотая дымка. Колокола старой Белемской церкви звонили, когда Луиза спрыгнула с коня у ее ворот. Она приостановилась, как делала это уже много раз, чтобы взглянуть на Таго. Рыбачьи лодки уже начали возвращаться вместе с приливом. Их острые, в виде полумесяцев, носы резали речную гладь. Серебряная рыба блестела в лодках, рыбаки пели, налегая на тяжелые весла. Маленькая лодочка с новыми красными парусами была похожа на бабочку. Вдали виднелось более крупное судно, но оно казалось только темным пятном в ярком тумане.
Луиза вошла в церковь. Пение монахов отчасти утешило ее гнев на тех, кто заставил страдать семью Закуто. «Мои дяди правы… Они — сама доброта. — подумала она. — На обратном пути я заеду к Рахиль и скажу ей, что у нас она будет в безопасности». Луиза очень привязалась к Рахиль с того холодного зимнего дня, когда впервые встретилась с нею, больше года назад. С тех пор, как Катарина де Атай-де стала придворной дамой у новой королевы, Луиза мало видела ее. Рахиль ей нравилась больше всех остальных подруг. Жить было бы не так скучно, если бы она была рядом.
Что-то коснулось платья Луизы. Она взглянула вниз. Коннамару было приказано оставаться с Дамианом, но он, как и всегда, прокрался внутрь и оказался подле нее. Он казался беспокойнее обычного. Хвост его подметал каменные плиты. Раз он тихо завизжал и двинулся к двери, но вернулся и опять лег.
Служба кончилась. Луиза все еще оставалась на коленях. Молитвы были красивы, но ни одна из них не походила на ту, которую твердила она: «Господи, верни их в целости. Верни их поскорее. Аминь.»
Один из монахов гасил свечи у алтаря. В церкви темнело, хотя небо снаружи оставалось розовым и светло-желтым.
Когда Луиза встала, Кон тоже вскочил. Секунду он стоял, будто отлитый из меди, приподняв переднюю лапу, потом кинулся к двери, залаяв так, что церковь загудела. Луиза обернулась к двери. Она увидела на розовом фоне неба странную фигуру молодого мавра с птицей на плече. Он наклонялся вместе с птицей, к Кону. Его голос звучал так, словно он смеялся, или плакал, но лица его она не видела; только что-то полосатое на голове и белый балахон на широких плечах. Красная с зеленым птица, величиной с ястреба, выкрикнула что-то вроде: «Лучших выберем себе! Самым красивым! Самым красивым!..», а рыжий пес визжал, всхлипывал и лизал молодого мавра в лицо. Луиза двинулась к дверям, думая: «Кон сошел с ума, да и я, кажется, тоже. Мне показалось, что птица говорит по-португальски». Потом в сумерках показалась еще одна фигура в белом балахоне: в руках у нее был нашест с розово-серой птицей, но она уронила ее вместе с нашестом и кинулась вперед, крича: «Луиза! Луиза!» Это был голос Жоана; она узнала его раньше, чем он схватил ее в свои сильные объятия и закружил над землей. Жоан, загорелый дочерна, с шелковистыми черными усиками, но все же ее брат. Потом она поняла, что смотрит через его плечо в зеленые глаза Шона. В них были слезы, но он тоже улыбался.
— Посмотри, что я привез тебе из Индии, — сказал он, а попугай скосился на нее своим умным глазом и проскрипел: «Любят Индию одни…»
— Он говорит! — ахнула Луиза. — Говорит по-португальски!
— Конечно, говорит, хотя и с ирландским акцентом, — ответил, улыбаясь, Шон. — Это я сам его научил. А тот серый с розовым, что у Жоана, он говорит такое, что не годится слушать. — И, действительно, бедный «Мелинди», брошенный на холодные каменные плиты и придавленный тяжелым нашестом, говорил что-то очень грубое на чистейшем африканском языке.
