Они шли с Васко да Гама - [51]
Деннис не пел. Он стоял у окна, глядя в стеклянно-зеленую воду. Николай Коэльо прислонился к стене, серьезно глядя на своего друга. Казалось, он едва ли слышит песню.
Песня окончилась громким звоном струн, а «Каликут» все твердил: «А ты что скажешь? А ты что скажешь?»
Пауло да Гама засмеялся.
— Я не хотел бы пропустить этого за все жемчуга мира, — сказал он, — и кстати… — он взял с постели шитый золотом мешочек и высыпал его содержимое себе на ладонь.
— В этом освещении они похожи на зеленые горошины, правда? — спросил он, отложив пустой мешочек и пересыпая жемчужины из руки в руку. — Хороши, неправда ли? И холодные, словно находятся еще под водой. Протяните руки, пираты, и держите крепче то, что я вам дам.
В квадратную розовую ладонь Шона, с мозолями от весел, упали холодные, гладкие капли света. Смуглые пальцы Жоана сомкнулись над слабосветящимися шариками.
— Тебе, Деннис, — произнес сеньор Пауло. — Остальное тебе, Николай.
Жемчуг в руке Денниса, с чернильными пятнами на первых двух пальцах. Жемчуг в большом, красном кулаке Николая Коэльо. Они пытались говорить, но Пауло да Гама остановил шепот их благодарности.
— Я чувствую себя сегодня королем, или, по крайней мере, Замориным! Я лежу здесь, и мой верный раб обмахивает меня. Я махну рукой, и раздается музыка, замечательная музыка, никогда еще не слышанная на земле и море! Когда я доволен моими слугами, я осыпаю их драгоценностями…
Он помолчал немного, потом продолжал:
— Мы сделали то, чего никто еще не делал. Была в этом и моя заслуга, хотя и малая. А теперь я возвращаюсь домой.
Васко да Гама произнес мягко:
— Ты довольно говорил, Пауло. Ты устанешь. Нашим гостям лучше уйти.
— Нет еще, — возразил сеньор Пауло. — Спойте мне еще. Мою песню, Деннис. Ты знаешь.
И Деннис запел ту песню, которую пел в каликутском плену. В каюту, на потолке которой дрожал зеленый свет, словно вошло прохладное дыхание португальских лугов, или, может быть, это был «ветерок, слабей дыханья грез», несущий домой рыбачьи ладьи. Деннис окончил вторую строфу, но умолк, закашлявшись, и юноши продолжали без него.
Жоан пел:
и Шон ответил ему:
— Ты помнишь, Васко, — заговорил Пауло да Гама, — как мальчишками мы в Симесе убежали с рыбаками и вернулись лишь после заката?
— Да, помню, — ответил Васко да Гама. — Теперь тебе нужно спать.
Голубые глаза Пауло да Гама закрылись.
— Мне понравилась музыка, — сказал он тихо. — Сгасибо. И прощайте…
ГЛАВА XIX
Мавры в Белеме
Луиза Коэльо стояла в прохладной, высокой столовой в доме своих дядей, глядя на обоих стариков, еще сидевших за столом. Сеньор Мартиньо Коэльо вертел в пальцах чарку с красным вином. Сеньор Аффонсо откинулся на спинку своего кресла, положив голову на выцветший красный бархат. Борода у него побелела с того дня, когда Луизу препроводили с «Сан-Рафаэля». Лицо у него было бледным на фоне красного бархата, а рука дрожала, когда он взял со своего блюда кусочек мяса и бросил его рыжему псу подле Луизы. Коннамар ловко поймал кусок на лету, проглотил его и лег, положив голову на лапы. Он словно дремал, но от его золотисто-карих глаз ничего не ускользало.
Луиза Коэльо говорила:
— Но, дяди, вы должны сделать что-нибудь. Вот уже больше года, как Закуто живут, думая, что каждый день может оказаться для них последним, но все еще надеясь, что завтра корабли вернутся. Они выдержали, благодаря этой надежде. Но сейчас их хотят выгнать из дома. Они продали одно за другим все: кресла, ковры, гобелены, зеркала. Так они кормились сами и кормили своих бедных друзей. С ними живут некоторые их родственники: маленький портной, которому сожгли руки за то, что он еврей, несколько старух. Они входят и выходят осторожно, как кролики. Все они останутся без крова, если Закуто выгонят из дома. Это убьет старичка, я знаю наверное.
Луиза выглядела холодной и высокой в своем бледно-сером платье, цвета теневой стороны жемчуга, но щеки у нее пылали, когда она продолжала:
— Вчера к ним приходил человек, назвавший себя королевским слугой, и сказал, что если Закуто с Рахиль завтра не выедут из дома, то они будут обвинены в том, что остались евреями, и подвергнутся пытке. Дядя Мартиньо, это жестоко. Разве вы не можете пойти к королю и сказать ему, что делается?
Она замолчала и, взяв из вазы красную розу, начала разрывать ее на кусочки. Лепестки образовали алую лужицу на белой камчатой скатерти.
Мартиньо Коэльо произнес печально:
— Имя Коэльо сейчас мало значит для дона Маноэля, Луиза. Мы с Аффонсо известны только, как дядья человека, погубившего один из королевских кораблей и неуспевшего в деле, которому король отдал свое сердце. Если даже я поеду в Синтру под этим жарким солнцем…
Сеньор Аффонсо прервал его своим дрожащим голосом:
— Да, король сейчас в этих горах, где более прохладно. Предположим, мы получим солнечный удар и растрясем свои старые кости, чтобы попросить у него помощи для этого Закуто, но что он скажет? Что-нибудь вроде этого: «Как, сеньор Коэльо, я поражен, изумлен, огорчен тем, что вы с братом хотите помочь человеку, который является нашим врагом. Это он посоветовал мне послать корабли в Индию. Они засосаны морем смолы, так, как и говорили умные люди. Этот-то еврей и послал их туда. Разве вы с братом помогаете и оказываете поддержку евреям, сеньop Коэльо? Особенно еврею, пославшему на смерть ваших собственных племянников и этих отважных людей, Васко и Пауло да Гама?» Вот, что скажет наш драгоценный король, если мы попытаемся помочь этому несчастному еврею.
